На круги своя - Август Стриндберг

В следующий городок он вошел как старый солдат; попросил вина и курева. Развеселился, разговорился с хозяином. А потом строевым шагом двинулся дальше.

Время от времени на него накатывал приступ сентиментальности, он вспоминал слова тещи о дикой охоте, не мог не признать, что все выходит не совсем так, как надо, ибо подобных неудач он никогда еще не испытывал, и, раз другие люди это замечают, значит, так оно и есть на самом деле. Впрочем, все это еще ничего не значит, недаром же неудачи преследовали его с детских лет.

И все-таки: чтобы поставить человека в подобное положение!.. Да он и к врагу бы не отнесся с такой адской жестокостью.

Тем временем он достиг Оденсе, потом прибыл в Корсёр и, не снижая скорости, — в Копенгаген.

Был вечер, и он отправил рассыльного в семейство, у которого обычно проживала его супруга, наезжая в Копенгаген. Раз она не приехала в Арресковшё, значит, ей негде быть, кроме как в Копенгагене. На отправленной с рассыльным визитной карточке он написал всего одну фразу: «Хочу задать несколько странный вопрос: где моя жена?»

Лишь тот представитель рода человеческого, которому не доводилось полтора часа расхаживать в ожидании по тротуару взад и вперед, понятия не имеет о том, до чего медленно тянется время. Правда, ход времени убыстрялся надеждой после восьмидневного молчания в Гамбурге, после пяти недель одиночного заключения на Рюгене и недели адских мук на Фюнене увидеть наконец свою жену.

И вот спустя полтора часа гонец вернулся с другой визитной карточкой, на которой было написано: «Сегодня утром она уехала на Фюнен, чтобы встретиться с вами».

Бум! Бум! Бум!

«Теперь я вижу, что дело становится слишком занудным, даже и в качестве театральной интриги, — сказал он себе. — Если использовать это как тему романа, читатель отбросит книжку и воскликнет: «Нет уж! Слишком здесь наворочено! А для фарса недостаточно забавно!»

И все же, все же: так это было!

Потом он подумал: «Моя бедная, несчастная жена! Она направилась прямиком в львиную пасть! Вот уж ей достанется!»

Дело в том, что гнев ее отца не знал пределов, и в последний день теща даже сказала ему:

— Если она сейчас заявится, он ее прибьет!

Вот почему он и послал теще телеграмму, где сообщал о предстоящем визите и взывал к ее милосердию.

Раньше чем спустя четыре дня она никак не могла вернуться. Не желая появляться в Копенгагене, где газеты не преминут описать его «свадебное путешествие», он остановился в небольшом городке: там проживал его приятель с семьей. В трактире такая же плохо приготовленная свинина, что и на Рюгене, отчего за два дня человек теряет все силы, словно долго лежал в тифозной горячке. Жуешь, пока челюсти не заболят, и, если голодным сел за стол, поднимешься из-за стола и голодным, и усталым.

Вот и друг его тоже сильно переменился. Весь в ипохондрии из-за несбывшихся надежд, он благодарил случай, который ниспослал ему своего рода утешение, приведя к нему в дом знаменитого писателя, да еще в столь жалком состоянии, поэтому сочувствие его принимало хоть и самые сердечные, но в то же время оскорбительные формы. Когда же Аксель надумал было поведать о своих приключениях во время свадебного путешествия, слушатель посмотрел на него такими глазами, что Аксель поспешил завершить свой рассказ, дабы его не сочли лжецом.

Городок лежал среди болот, весь зарос старыми деревьями, здесь у человека без всякой видимой причины становилось грустно на душе. А когда он брел по улице, его удивляло, что за окнами стоят люди, которые провожают незнакомца смятенными взглядами и тотчас отступают в глубь комнаты или прячутся за гардинами. Его это несколько встревожило и вызвало подозрение, что среди этих людей прошел слух, будто он не совсем в своем уме.

Когда он спросил у друга, в чем тут дело, тот ответил:

— А ты разве не знаешь, куда попал?

Ответ прозвучал крайне странно и вроде как тоже содержал вопрос: не сошел ли тот с ума и не забыл ли, где находится.

— В городок N, — ответил Аксель, чтобы не навлекать на себя лишних подозрений.

— А ты разве не знаешь, что представляет собой городок N?

— Не знаю.

— Это своего рода приют. Жители живут с того, что призревают в своих домах умалишенных.

И друг расхохотался.

Больше Аксель вопросов не задавал, хотя и спросил у себя: может, меня заманили сюда, в ловушку, чтобы приглядывать за мной? Причины думать так у него были, потому что один раз он уже пережил в своей жизни нечто подобное.

С этого дня вся его жизнь была подчинена одному-единственному усилию: вести себя так буднично в высказываниях, так обывательски в поступках, чтобы никто не заприметил в нем ничего «необычного». Он не смел произнести ни одной оригинальной мысли, не смел высказать что-нибудь парадоксальное, и всякий раз, когда у него возникало желание поведать о своем свадебном путешествии, он сам себя щипал за колено. Постоянное опасение, будто за ним наблюдают, до такой степени угнетало его, что ему мерещились бдительные взгляды, слышались недоверчивые вопросы там, где на самом деле ничего подобного и в помине не было. Будучи человеком крайне впечатлительным, он подозревал, что весь городок источает болезненные флюиды этих безумцев. Ему было как-то не по себе: он боялся сойти с ума. И однако же, не хотел уезжать, отчасти из-за того, что боялся, как бы его не перехватили на станции, отчасти из-за того, что сам предложил жене встретиться в этом городе.

Дело в том, что из имения пришло письмо, в котором теща рассказывала про их тревогу и беспокойство после его исчезновения. Тесть, который хорошо представлял себе, что сделал бы лично он на месте несчастного, сразу подумал про самоубийство и горько рыдал. Искали вдоль берега, искали в лесах…

Тут он прервал чтение и почувствовал угрызения совести. Оказывается, добрый старик плакал! До чего ж он докатился, если люди могут такое о нем думать!

Тем временем Мария приехала к родителям, скоро они снова увидятся, если только он будет вести себя как следует, потому что она его любит.

Это был луч света в его жизни, он давал ему силы претерпеть этот ад, где все люди смотрят друг на друга искоса, чтобы понять, в своем ли уме другой. Но два последних дня принесли с собой новые муки. К обеду должен был приехать тот самый швед из кафе.

Аксель радостно поспешил на вокзал, чтобы встретить своего лучшего друга, того, кто лучше всех его понимал, того, кто, сам будучи беден, пытался добиться помощи для друга у богатых людей, помощи, которую не мог получить сам.

А навстречу ему из поезда вышел чужой человек с холодным взглядом, который отнесся и к нему, как к чужому. Никакой улыбки узнавания, никаких вопросов о том, как он поживает, словом, человек, не желающий вспоминать о прошлом.

После обеда Аксель отвел хозяина в сторонку и спросил:

— Швед на меня сердится, что ли?

— Сердится? Ну нет! Но пойми, что раз он женился на Лаис…

— Женился?

— …то и не желает, чтоб ему напоминали, что она была твоей подружкой.

— Это я, конечно, понимаю, но не виноват же я в том, что состоял с ней в близких отношениях задолго до того, как она вообще узнала о его существовании.

— Не буду спорить, но ты говорил про нее всякое…

— Точно то же, что говорили про нее и остальные, потому что люди и так все знали и еще потому, что она любила выхваляться своими победами и рассказывать о них всем подряд.

— Так-то оно так, но все-таки…

Швед остался у хозяев, и норвежцу пришлось проводить свое время в полном одиночестве.

Чтобы как-то убить время, он начал изучать местную растительность и заниматься биологией. Кроме того, отправляясь на прогулки, он прихватывал шприц с морфином, чтобы поглядеть, как отреагируют чувствительные растения на этот наркотик, из чего намеревался сделать вывод о наличии у растений нервной системы.

Однажды пополудни он сидел за рюмкой вина в саду ресторана на краю города. Как раз перед его столиком клонились к земле ветки яблони с маленькими красными плодами. Это вполне отвечало его намерениям, поэтому он встал ногами на стул, вонзил иглу шприца с морфином в мякоть и нажал поршень. Но нажал слишком резко, потому что яблоко упало.

И тут он услышал крики и вопли с вершины холма и увидел разъяренного человека, который в сопровождении жены и ребенка бежал к нему, размахивая палкой.

— Наконец-то я его изловил!..

Его? Наверно, речь идет о каком-нибудь давно разыскиваемом похитителе яблок.

Он призвал на помощь все свое буддистское спокойствие, слез со стула и снова сел, приготовясь к тому, что сейчас жандармы уведут его, как человека, пойманного на месте преступления и не имеющего возможности объяснить свое поведение, поскольку никакое начальство не поверит столь нелепому объяснению, что он, мол, только и хотел впрыснуть морфин в яблоко.