На круги своя - Август Стриндберг

«Ну-ну! — подумал он. — Своими штучками она вынуждает меня прочитать ей нотацию у нее в комнате».

Он вызвал звонком горничную:

— Моя жена дома?

— Нет, фру вернулась домой часов около девяти и сразу пошла встречать вас.

— О боже! Тогда откройте дверь в комнату фру.

Дверь открыли, но та, что соединяла их комнаты, по-прежнему была заперта, поскольку он сам же и запер ее поутру.

Тогда он решил запереть дверь, ведущую в коридор, а сам расположился у нее в комнате.

Спустя примерно час молодая женщина постучала. Через запертую дверь супруг откликнулся:

— А ты иди ко мне в комнату. Я надеюсь, ключ у тебя есть.

Но она тоже не смогла отпереть его дверь, и тут ею овладели престранные мысли. Сгоряча она решила, что он заперся в ее комнате с женщиной, но, не желая позориться, послала за полицией под тем предлогом, что к ней забрался вор и, может быть, до сих пор не покинул ее комнату.

Пришла полиция. Он одевается и впускает полицейских, которые взламывают дверь между обеими комнатами. Одновременно они открывают дверь из его комнаты в коридор.

Одна из служанок утверждает, будто слышала внутри чьи-то шаги. Перед распахнутым окном стоит стул, причем поставлен он так, словно кто-то залезал на него, чтобы взобраться на крышу.

Выходит, здесь был вор (или… или женщина), который (которая) сбежал через крышу.

Полицейские лезут на крышу с фонарями, вслед за ними лезут все обитатели пансиона. Возле трубы шевельнулась чья-то тень.

— Вот он, вот он! — раздаются крики.

Полицейские не рискуют лезть на крутую шиферную крышу и предлагают послать за пожарными.

— Да, но это будет стоить пятьдесят крон.

Женщина подписывает доверенность, муж разрывает ее в мелкие клочья.

Тем временем на улице собралась толпа, да и на соседних крышах полно народа.

Раздается крик:

— Да вот же он!

Схватили какого-то парня, но оказывается, что он тоже залез на крышу, желая поймать вора.

Одна из служанок припоминает, что нынче после обеда сюда приехал какой-то господин, который сейчас спит у себя в мансарде, по соседству. Вот он-то и мог странствовать из комнаты в комнату.

Полицейские врываются в комнату приехавшего, проверяют его бумаги, однако ничего не обнаруживают.

Обыскали весь чердак — тщетно!

Ближе к полуночи полицейские уходят.

И тут молодая женщин пожелала узнать, что все-таки случилось, но муж устал из-за всего этого безумия и ничего не мог толком объяснить. Вот почему, воспользовавшись случаем, он пригласил жену к себе в комнату и второй раз за день запер свою дверь.

Это загадочное происшествие так никогда и не получило объяснения. Муж не верил, что здесь побывал вор, поскольку все вещи в комнате остались на своих местах, и решил, что его молодая супруга, которая повидала на своем веку множество театральных постановок, засунула что-то в замочную скважину, ну совершенно как в «Седом волоске», а уж дальше вся эта дьявольщина раскрутилась сама по себе.

Что думает по этому поводу его жена, он даже и не пытался узнать, не то увяз бы в нагромождениях лжи. Короче, он подвел черту под всем этим происшествием, и на другое утро они снова стали такими же добрыми друзьями, как и прежде. Хотя, по правде говоря, не совсем как прежде.

Как возникает разлад между супругами, до сих пор остается необъясненным. Люди любят друг друга, им хорошо друг с другом, они обо всем судят одинаково, страдают, когда им приходится разлучаться, и весь их совместный эгоизм повелевает им сохранять лад, но именно от неладов они больше всего и страдают. Ни с того ни с сего на горизонте вдруг возникает облачко, поди знай, откуда оно взялось, и тогда все достоинства оборачиваются изъянами, а красота становится уродством, супруги шипят друг на друга как змеи и желают, чтобы каждый из них очутился как можно дальше от другого, не сознавая, что стоит им разъехаться, как их тотчас охватит тоска разлуки, самая мучительная из всех, какие только бывают в жизни.

Здесь терпят поражение физиология и психология, вместе взятые, и Сведенборг в своей «Amore Conjugali»[47], возможно, единственный, кто приблизился к ответу на этот вопрос, хотя и он с самого начала признавал, что в этом случае надо оперировать уравнениями высшей степени, которые неведомы обычным людям.

Поэтому двое любящих супругов могут прожить вместе всю жизнь, удивляясь тому, что они так ненавидят друг друга, иными словами, испытывают взаимное отталкивание и притяжение одновременно. Супруги, имеющие хотя бы элементарное знакомство с физикой Гано, могли бы сравнить себя с наэлектризованными шариками, но не стали бы от того умней, а уж счастливее и подавно.

В любви присутствуют все симптомы безумия: галлюцинации, способность находить красоту там, где ее и в помине нет, глубочайшую меланхолию, сменяющуюся буйным весельем без всякого перехода, беспричинную ненависть, нелепейшие представления об истинных мыслях другого (так называемые недоразумения), манию преследования, когда один просто-напросто следит за другим, умение расставлять силки и идти по следу, даже покушаться на жизнь другого, желательно с помощью яда. Все это имеет свои глубокие причины, и тут встает вопрос: не в том ли дело, что благодаря совместной жизни злые мысли одного, еще прежде чем они вызрели, бывают перехвачены и поняты другим и воспринимаются как уже осуществленные и ставшие былью. Ничто так не унижает человека, как возможность другого читать его потаенные мысли, а на это способны лишь супруги. Им не надо скрывать свое темное нутро, чтобы загодя расстроить намерения партнера, вот почему им кажется, что один из них шпионит за другим, как оно, впрочем, и есть на самом деле. Поэтому ничей взгляд не пугает их больше, чем взгляд супруга, и поэтому они беззащитны друг перед другом. Они видят судью подле себя, и судья этот готов осудить загодя еще не вызревшее злое намерение, а ведь человек не несет ответственности за свои мысли перед гражданским судом. Здесь он вступает в отношения, которые стоят на ступень выше обыденности. Здесь более строгие требования, более глубокие запросы, здесь прибегают к более тонким духовным способностям. Вот почему и христианская церковь рассматривает супружество как святыню и считает его малым чистилищем, а вовсе не источником райских наслаждений. Вот что, собственно, и подразумевает теория Сведенборга.

Супруги могут пребывать в мире и согласии, но они не должны в нем пребывать, не ощутив в наказание уколы шипов, когда надумают срывать розы. И конечно, omnia vincit amor (любовь побеждает все) означает, будто власть любви столь безгранична, что, получи она полную свободу, это уже угрожало бы миропорядку. Быть счастливым — преступление, вот почему счастье наказуемо.

Наши легкомысленные лукавые герои, надо полагать, обо всем этом догадывались, ибо, слегка повздорив, они затем мирились без объяснений и без причин, словно в размолвке был повинен не один из них, словно учудил это кто-то другой, неизвестный.

Так было и на сей раз. Впрочем, ненадолго. Несколько дней спустя словно бомба взорвался тот неоспоримый факт, который в нормальном браке воспринимается со смешанными чувствами как нечто вполне естественное, здесь же — с большим неудовольствием. Жена просто вышла из себя:

— Ты погубил мою карьеру! Теперь мне только и осталось, что опуститься до роли кормилицы. А есть мы что будем?

И снова в ней ожила неприязнь к мужу, которая переросла в ненависть. Независимая женщина рассуждала о мнимой несправедливости природы, которая якобы оставила на долю женщины все самое неприятное, забывая при этом, что краткий период боли сменяется великим и продолжительным счастьем, недоступным мужчине. Конечно же никакие разумные доводы здесь помочь не могли, и, когда улыбки исчезли, ситуация стала более чем серьезной. Теперь семейные сцены приобрели трагический оттенок, и как раз в это время был затеян процесс против его уже вышедшей книги, которая подлежала конфискации.

Настала осень, казалось, что солнце уже никогда больше не появится, веселая мансарда превратилась в неубранную больничную палату, стала тесной. И день ото дня крепла ее ненависть. Она не могла больше ходить в гости либо в театр, даже просто на улицу — и то не могла. А пуще всего ее раздражало, что доктор, приглашенный, чтобы констатировать опасную для жизни, неизвестную до сих пор болезнь, лишь рассмеялся, сказал, что так оно все и должно быть, и прописал сельтерскую. Вместо чуткой и понятливой подружки он имел теперь дело с некрасивым, невоспитанным, неразумным дитятей. И конечно, он стремился прочь, подальше от этих страданий. Все разговоры между ними прекратились, общение происходило при помощи исписанных клочков бумаги. Существует такая разновидность злобы, которую можно назвать подлостью и которую трудно описать словами, но легко опознать. Это подспудное зло в человеке, это назойливое желание сделать пакость без всякого к тому повода, пакость, не оправданную желанием мести или расплаты. И простить это очень трудно. В один прекрасный день он получил клочок бумаги с какими-то письменами, после чего он вообще не переступал порог ее комнаты.