Охота на волков - Андрей Щупов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С самого начала день пошел скверно. Дурной и горячечный сон затянулся до одиннадцати, а потому не потянуло ни на зарядку, ни на утреннее обливание. Сняв с щеки пластырь, он увидел, что ранка нагнаивается. Пришлось все заново промывать и обеззараживать, а после глотать ненавистные антибиотики. Чепуха вышла и с пневматическим пистолетом. Это оказался «Дэйзи» — легонькая конструкция, вовсе не предназначенная для битья по голове. Крышечка пулеприемника была смята, и что-то там внутри явно приключилось, потому как клинило предохранитель и с нездоровым скрипом нажималась спусковая скоба. Да и баллон, похоже, выдохся. Иначе могло и впрямь серьезно зацепить. Стальные омедненные шарики, коими лупили такие игрушки, при свежей заправке запросто прошивали височную кость, а, впиваясь под кожу, вызывыали приступы несдерживаемых эмоций. Не стоило бы подобное оружие столь дорого, давно раскупил бы его российский народ. В целях как самозащиты, так и нападения. Да и он бы не отказался иметь такую пукалку под рукой. За пневматику статьи нет, в крайнем случае отберут и погрозят пальчиком. Увы, этот «Дэйзи» обещал кучу ремонтных хлопот, а последнего Леонид отнюдь не жаждал. Впрочем, еще раньше он приговорил трофей к судьбе схожей с судьбой кастета. Подобные игрушки лучше не держать подолгу на руках, и, разобрав пистолетик на части, он сбегал к мусорным бакам, в каждый забросив по порции деталюшек. Спасибо шапке, голова его осталась цела, хотя шишек он насчитал не менее четырех штук. На них он извел добрую треть одеколона. Затем позвонили из института и поторопили с заказом.
Разогрев паяльник, Леонид подсел к схемам и сходу спалил пару полевых транзисторов. Выпаивая их, отломил ножку операционника и чуть переусердствовал с нагревом. Тоненький слой фольги, не слишком уважающий высокую температуру, начал отслаиваться. Ругаясь на чем свет стоит, Леонид швырнул плату на стол и выскочил из квартиры. Дед Костяй, обряженный в ватные штаны и старенький домашний свитер, сидел на ступенях и расчесывал свою любимую кошку. И ничего такого он еще не сказал, только осведомился насчет настроения, но Леонид немедленно взъерепенился. Кончилось все глупейшей перепалкой. Дед Костяй, вторя всему пенсионному человечеству, бранил поколение молодых да ранних, — не оставаясь в долгу, Леонид тотчас припомнил «стремные» годы застоя, время показух и творимых исподтишка репрессий. Дед списал все на трудное послевоенное время и яростно высказался в защиту позабытых субботников, — Леонид, фыркая, назвал субботники блажью и ядовито указал на пример процветающей Германии, города которой бомбили не меньше Сталинграда, однако вот ведь парадокс! — сумели давным давно восстановить, раскрасив в самые радужные цвета. Спор, как и большинство споров, закончился ничем. Разошлись соседушки распаленные и красные. И тот, и другой хлопнули дверьми.
Сделав пару основательных глотков из бутыли с водкой, Леонид полюбовался испорченной платой и, растравив себя окончательно, полез под холодный душ. После стремительно отжался от пола и, частично загасив внутреннее пламя, присел в кресло напротив зеркала.
Сведенные брови, идиотский пластырь и жестковатая складка на лбу… Леонид усмехнулся. Это напоминало «Портрет Дориана Грея». Все «жутчее и жутчее». От вечера к вечеру…
Некстати, а может, наоборот кстати — на ум пришло давнее скверное воспоминание. Тоже — одна из тех вещей, которые славно было бы забыть напрочь. Драка, разгоревшаяся на улице, подняла его среди ночи. Приблизившись к окну, Леонид раздвинул шторы. В полутьме подробностей он не видел. Трое или четверо топтались возле угла дома, еще один чуть в стороне играл с резвящейся собакой. Те трое, кажется, остервенело пинали упавшего, Леонид же не отрывал глаз от человека, возившегося с псом. Любитель четвероногих был явно из той же компании, но пес интересовал его куда больше избиваемого. Мужчина с увлечением трепал кобелька за уши, тискал морду в ладонях, прижимал к лицу, пытаясь поцеловать. Пес вырывался, совершал безумные прыжки вокруг хозяина, оглушая улицу по-щенячьи радостным лаем. Те трое и эта парочка — два мира непонятным образом состыковавшихся… А чуть позже в подъезд затащили избитого. Леонид это услышал. С наступлением мглы слух его обострялся до чрезвычайности. Захватив по пути молоток, он прокрался в прихожую. Лампа на лестничной площадке не горела, и глазок позволял видеть лишь смутные тени. Леонид прижал ухо к двери. Голоса принадлежали несомненно пьяным. Тот, кого волокли, глухо мычал, невнятно ругаясь разбитым ртом. Его то и дело роняли. Пьяные же искали батарею парового отопления. Чтобы заботливо притулить жертву поблизости. На улице царила зима, термометр показывал минус двадцать четыре. Дикари, но в меру, — они не желали трупов, что, впрочем, не мешало им тут же в подъезде продолжать пинать своего противника, стращая на все лады, пугая жутковатым будущим в случае если тот проболтается о случившемся милиции. Несколько раз, не удерживаясь на ногах, они падали, образовывая кучу-малу. И все же в конце концов с задачей справились. Бросив жертву на площадке между первым и вторым этажом, шумно посыпались вниз. Дождавшись, когда бретеры покинули подъезд, Леонид вышел из квартиры. Все с тем же молотком в руках, в накинутой наспех куртке.
Лицо парня или мужчины невозможно было разглядеть. Сплошная кровавая маска, иллюстрация из книги ужасов. Хлюпая носом, потерпевший продолжал что-то гневно мычать, и Валентин без труда сообразил, что жертва не трезвее своих недавних мучителей. Зачастую подобные мысли утешают. Одно дело пройти мимо клюнувшего носом асфальт алкаша и совсем другое — мимо бедолаги-сердечника. Тем не менее в ту минуту Леонид почувствовал, что находится на грани срыва. Он по сию пору не знал, что именно удержало его от того, чтобы, одевшись, не выскочить вслед за пьяной ватагой. Может быть, с молотком, а, может, и с чем похуже. И тогда же его потрясла неожиданная мысль. Драчуны, поработав кулаками и будучи в невменяемом состоянии, все же затащили своего недруга в подъезд. Смерти они и впрямь не желали. Он же определенно знал про себя, что готов идти следом и готов убивать. Такое вот славное сравненьице! Жулье, калечащее, но не лишающее жизни, и он, лояльный гражданин, сторонящийся грабежей и потасовок, но способный в случае нужды совершить роковой удар!… Линия водораздела между ним и ИМИ терялась в мирском наркотическом тумане. И на какое-то время он по-настоящему растерялся. Ему не хотелось себя обманывать, но правда пугала — и это было действительно страшно. Во всяком случае, если бы он пустился в преследование, он наверняка бы прикончил всю троицу. А попутно и того любителя четвероногих. В таком уж паскудном состоянии находился. Они же эту последнюю грань умудрились не переступить. Почему? Отчего? Кто был лучше и кто был хуже? Им было плевать на людей, ему — нет. Они били, привычно испытывая азарт и звериное возбуждение, Леонид же ненавидел и презирал подобные забавы. И все же в главном Леонид единым махом оставлял их далеко позади. Он готов был идти ДО КОНЦА. Почему? Этого он не знал…
Воспоминание промелькнуло и улетело, затерявшись подобно вагону среди множественных собратьев. Странно, но даже оно вызвало некую фантомную усталость. Леонид перекинул ногу через подлокотник. Поза получилась фривольная, но стесняться было некого. Он был один, если не считать того мрачного типа, что глядел на него из зеркала. Жутко хотелось выпить. Пропустить стограммовый стаканчик, закусить соленым грибком. Но для этого следовало встать и пройти на кухню. Но вставать не хотелось. Апатия приклеила к креслу намертво. И с грохотом продолжали набегать составы, и новые вагоны вырывали в памяти мрачные куски прошлого.
…Однажды после очередного «патрулирования» Логинов настолько ослаб и замерз, что, залпом приголубив стакан «белой», не сумел открыть банку с огурцами. Окоченевшие пальцы напоминали резиновые трубки, что соскальзывали с крышки, бессильно царапая тугую пластмассу. Отчаявшись, он попросту разбил банку о край раковины. А после, сидя за столом, теми же резиновыми пальцами выгребал из осколков и льда скользкие затвердевшие огурцы и с хрустом грыз, всерьез подозревая, что вместе с огуречной мякотью разжевывает и стекло. Мутное было время. Холодное.
Но было и другое… Однажды утром его неодолимо потянуло в церковь. Все равно в какую. Он был напуган, и мысль о церкви возникла сама собой.
В одном из закутков, а церкви так и скроены, что в них кругом сплошные закутки, — должно быть, для интимных бесед с Господом, Логинов затеплил сразу три свечи. Цифра «три», это он хорошо помнил, была выбрана из конспиративных соображений. На самом деле противников, с которыми он повстречался накануне, было только двое. Глядя на женскую голову в золотистом венце, на ангелоподобного ребеночка в ее руках, он машинально сунул в зубы сигарету, но, вспомнив, что находится в храме, торопливо смял ее в кулаке. Желание курить приходило крайне редко — в минуты редких депрессий. Потому, собственно, и очутился он здесь. Бродя по залу, Леонид рассматривал литые подсвечники, обрамление иконостасов и тщетно ждал озарения, какой-либо чудесной подсказки. Ему не раз говорили про такое. Чему-то подобному он был бы рад. В молитву словесную Леонид не слишком верил. Отчего-то это напоминало вымученный аутотреннинг. Бог, если он Бог, все, конечно, видел и слышал. И не нужно было ему ничего объяснять. Хотелось напутствия, какого-то мудрого намека. Леониду казалось, что он и впрямь готов распахнуть сердце НАВСТРЕЧУ, прислушаться к тому, что ПОДСКАЖУТ. Не веря в молитвы, он тем не менее что-то такое даже шептал — мысленно и едва шевеля губами. Но ничего не случилось. Прислушиваясь к себе, он ловил лишь отзвуки мертвящей тишины. Старушки справа и слева истово прикладывались к образам, многие лобызали каменный пол. Леонид покинул церковь с чувством откровенной досады.