Грязные игры - Вячеслав Сухнев

Да, опять он уносился в неведомую даль, в легкое и светлое лето, уносился, как и год назад, когда скрывался от службы безопасности Управления.

Мог ли он тогда хотя бы в шутку подумать, что через год будет работать в этой наводящей душевный озноб службе, да еще далеко не последним человеком?

Опять он летел над землей в железном снаряде, полном крепких запахов разогретого металла, людского пота, пластиковой обшивки и табачного дыма, волнами плывущего из тамбура. Толпа рассосалась лишь в Подольске и на следующих ближайших станциях — остальные дачники поехали дальше.

Напротив освободил ось место, которое целеустремленно заняла высокая блондинка в голубом спортивном костюме. Она села точно и грациозно, как большая кошка. Сходство с этим своенравным домашним животным подчеркивали удлиненные зеленые глаза и высокие скулы. Две объемистые сумки блондинка поставила в проходе, прямо на ноги Толмачеву.

— Ох, извините! Ф-фу… Я уж думала, придется стоять до конца, до самого Серпухова. Извините.

— Не переживайте, — благодушно сказал Толмачев, осторожно вытаскивая ноги из-под тяжелых сумок. — Кирпичи везете, если не секрет?

— Зачем? — удивилась блондинка.

— На дачу, — объяснил Толмачев. — Если вот так, по две сумки каждый день… лет за пять можно навозить на целый дом. И еще на курятник останется. А если воровать кирпичи на стройке…

— Да ну вас! — засмеялась блондинка. — Продукты везу. Крупу и все такое.

Она с интересом посмотрела на Толмачева, задержала взгляд на оттопыренном кармашке распашонки.

— Вы, кажется, курите? Не угостите сигаретой?

А то бежала на электричку — не успела купить.

— Ради Бога, — сказал Толмачев, поднимаясь. — Могу составить компанию.

Они вышли в тамбур, где в одном углу маялся дедок с угрюмым кобелем на поводке, а в другом углу смаковал дешевое пиво толстяк в панамке.

— Подвинься, дядя, — скомандовала блондинка, и толстяк безропотно вжался в стену.

Она прикурила, придержав руку Толмачева со спичкой, искоса взглянула на него. Около тридцати, подумал Толмачев. И веснушки у носа, словно у девчонки…

— Сейчас все курят, — доложил толстяк в пространство и вытер с губ пивную пену. — И мужики курят, и бабы. А по мне — лучше лишний раз выпить. От табака только вред.

Он посмотрел бутылку на просвет, пожал плечами и побрел в вагон.

— Морализатор, — сердито сказала блондинка. — Или моралист? Надоели они, эти морализаторы… И на работе, и дома, и в телевизоре. И все учат.

Все умные! А раз такие умные — почему плохо живут? Логично?

— Железная логика, — кивнул Толмачев. — Вам не говорили, что вы похожи на кошку?

— Нет, — засмеялась блондинка. — Кстати, я кошек люблю. А вам не говорили, что вы похожи на Кевина Костнера?

— Новая порода собак?

— Да ну вас! — отмахнулась блондинка. — Это известный американский киноактер. Не верю, что не знаете.

— Откуда же! Последний раз я был в Америке…

Да, лет сорок назад. Младенцем.

Он любил такую первую пристрелочную болтовню. Блондинка с резко меняющимся настроением ему нравилась.

…Задание он выслушал и недоуменно пожал плечами:

— Конечно, Юрий Петрович, если вам так хочется — покатаюсь. Хотя никаких навыков в агентурной работе…

— Не прибедняйся, — перебил Савостьянов. — У тебя есть нюх, ты хорошо чувствуешь обстановку, а это для нас — самое главное. Как слух для музыканта. И потом, не мне хочется. Не мне хочется, Николай Андреевич, чтобы ты мотался по жаре в гнусном пригородном транспорте, изображая шпиона. Этого требует дело. Во-первых, больше некого послать. А во-вторых, в качестве референта ты ведешь сейчас нашу основную тему. Значит, должен знать ее досконально, изнутри. Я не могу полностью доверять справкам, которые воруют для нас в Министерстве обороны. Справки ведь тоже составляют на основе сведений из вторых и третьих рук.

А мне нужна информация из первых рук.

— Понимаю, — кивнул Толмачев. — Вопросов нет. Кроме одного: в какие сроки надо уложиться?

— Неделю дам, скажи спасибо.

— Спасибо, Юрий Петрович. Неделя — на Серпухов, Калугу и Тверь… И далее со всеми остановками. Спасибо!

— Пожалуйста. Меня предупреждали, что ты бываешь невоздержан на язык в разговорах с начальством. Теперь вижу, правильно предупреждали.

Но это не порок. Человек злоязычный, как правило, более открытый. Бойся людей медоточивых.

— Если я еще раз поблагодарю вас — за совет, не сочтете очередным проявлением злоязычия?

— Не сочту. Я сам веселый и веселых люблю.

В следующий понедельник жду отчет.

— Но ведь сегодня уже среда! Неделя-то не получается.

— Не будь занудой, бухгалтер. Молодой еще.

— Молодость — недостаток, который очень быстро проходит, — пригорюнился Толмачев. — На меня уже девушки не смотрят. А может, смотрят, да мне некогда на них смотреть.

— У тебя впереди — целая неделя. Ну ладно, не целая… Все равно неделя. Я бы сам с удовольствием покатался. Погода стоит сказочная. А насчет девушек… Служба, Николай Андреевич, такая — ничего лишнего. И личного. Так что постарайся их совместить.

— Кого — их? — не понял Толмачев.

— Службу с блядками…

Этим отеческим наставлениям и пытался следовать Толмачев в громыхающей электричке. Недалеко было ехать до Серпухова, но они успели познакомиться. Полина преподавала в школе. Нет, не в школе, а в гимназии! Русский язык и литературу.

В Москву ездила проведать старую тетку. А в Серпухове она жила с матерью в собственном доме в кремлевском посаде. Была замужем, но недолго. Толмачев поведал о себе старую байку — про Институт химии растений. И новую байку приобщил — как он наладился съездить в приокские леса, поглядеть поближе на растения, химией которых так старательно занимался в институте.

— Жалко наши леса, — серьезно сказала Полина. — Скоро ничего не останется. Большие люди берут землю под дачи, сводят деревья. Терема строят, чтоб они сгорели! В заповеднике строят! И никто, что характерно, не вякает. А вы там, в Москве, куда смотрите?

— В телевизор, — сказал Толмачев. — Как и вы тут.

Когда в окне вагона замаячили высокие дома на привокзальной площади Серпухова, Полина достала записную книжку.

— Вот адресок на всякий случай, — смутившись и сердито тряхнув головой, сказала она. — Если останется время или с ночевкой появятся проблемы, милости прошу, Николай Андреевич, в гости! Мне почему-то хочется снова увидеть вас. Или это плохо — вот так, в лоб, приглашать в гости незнакомого мужчину?

— Почему же — незнакомого? — вздохнул Толмачев, перечитывая адрес.

— Время такое, — тихо сказала Полина. — Слишком большие скорости. Или мне еще сто лет дожидаться очередной нечаянной встречи в электричке?

— Нет, — сказал Толмачев. — Не надо столько ждать. Обязательно зайду.

Он потолкался в очереди в кассе автовокзала, проследил, как Полина, мелькнув голубой курткой, исчезла в толпе, штурмующей автобус. А потом неспешно пошел от станции через площадь. И дальше, через утренний город — чистый и зеленый.

Турист должен ходить пешком, если хочет больше увидеть. Впрочем, пока что никаких особых достопримечательностей не наблюдалось. Город у станции, как и сотни ему подобных, был застроен стандартными домами и ничем не отличался от прочих современных российских поселений. Ну, может, был посветлее и почище прочих городов, которые довелось видеть Толмачеву.

Неспешно шагал он, не прячась под бейсболкой от солнца, которое взбиралось выше разлапистых тополей, выше серпуховских небоскребов. Шел, пока не вышел на широкую Советскую площадь, занятую цветами. На площадь смотрело длинное четырехэтажное здание казенного вида, облицованное синими плитами, а над зданием трепыхался под тихим ветром государственный триколор. У входа в здание, под круглым бетонным козырьком, стоял автобус с красной надписью «Турист» на канареечном борту. Вероятно, путешественники знакомились с кипучей деятельностью городской администрации, а сама эта деятельность относилась к числу достопримечательностей.

Далее улица пошла вниз. Большие дома кончились, открылся старый город. Рванул ветер, полыхнула синяя слепящая лента реки, распахнулся горизонт — и несколько минут ошеломленный Толмачев смотрел во все глаза.

На холмах стоял город, на холмах, которые спускались в широкую речную долину, словно ступени гигантской лестницы. Из мягкой темной зелени холмов поднимались либо белое здание с красной крышей, либо желтая колоколенка, либо купол с блестящим крестиком. Островом мира и покоя казался город в окрестном море смуты и лжи… В этом древнем урочище все элементы пейзажа складывались в нерукотворную гармонию, и ни один архитектор не мог бы рассчитать и измыслить этот невероятный ансамбль из речных берегов, зелени на холмах и белых извилистых улиц — ни один архитектор, ибо для воплощения замысла в реальный объем ему понадобилось бы несколько веков.