Жизнь волшебника - Александр Гордеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
забито. Пройдёшь небольшую формальную проверочку, и всё. Ну, вроде того же спарринга. Только
с двумя-тремя противниками сразу. Непорядочно в нашу команду с нерасквашенной сопаткой
входить. Не по-джентельменски! Ха-ха-ха!
– Но как же мне к вам, ведь я никого не убил? – удивляется Роман. – Судьбе не было угодно,
чтобы я убийцей стал…
– Э-э, брось эти сантименты. Просто не успел. Ты очень прилежный ученик. По духу ты наш. И,
надеюсь, ещё докажешь это…
А ведь тут-то Махонин совсем другой. Это не тот благородный Мастер, которого уважали все.
Здесь в его улыбочке и в смехе мерцает дьявольское.
– Но зачем здесь такая команда? – спрашивает Роман.
– Это только высшему командованию известно, – отвечает Махонин, небрежно, без всякого
подобострастия кивнув вверх. – Направят нас куда-нибудь. Миров много, а мы всюду нужны, поле
нашей деятельности обширно.
– Как же вас направят?
– Да просто впрыснут в какую-нибудь реальность, мы, естественно, разлетимся там в разные
стороны, как брызги из клизмы. Родимся, со временем определимся и сольёмся, чтобы выполнять
свою задачу. А задача эта проста – всегда и всюду воевать… Мы – волки войны. Возможно, и ты –
наш.
А вот у знакомых солдат Романа – обида.
– Конечно, наши души вернулись домой, и нам здесь неплохо, – рассуждает один из них. – Но
ведь нас просто взяли и вышвырнули оттуда как лишних, как мусор какой. Тот мир устроен красиво,
но унизительно. Чудовищно, что в нём позволяется одному существу отнимать жизнь у другого.
Ведь если жизнь дана свыше, она должна и отниматься свыше. Боольшего унижения, чем быть
убитым, просто нет. Тот мир, казалось бы, всём хорош и прекрасен, но даже одна эта особенность
говорит о примитивности его устройства.
Роман слушает и удивляется: так философски рассуждает солдат, вчерашний школьник. Только
здесь он уже не мальчишка, а самостоятельная Душа, побывавшая в теле молоденького солдата.
Но, похоже, здесь все такие.
– А как много там красивого и необычного! – добавляет другая Душа. – Только здесь осознаёшь,
какое это счастье – знать цвет, запах, вкус. Не всякий пласт реальности так богат палитрой чувств
и ощущений. Другие этажи жизни скуднее. А любовь? В других реальностях свои прелести, но
любовь лишь там! А что уж говорить о такой замечательной особенности, как возможность
оставлять после себя существ, сохраняющих твои черты! Хотя мы-то никого после себя оставить
не успели …
533
– А что? – ещё не совсем освоившись там, с удивлением спрашивает Роман. – О каких других
реальностях вы тут всё время говорите? Разве отсюда есть ещё какие-то окна, какие-то выходы,
кроме как в ту реальность, из которой мы вернулись?
– Сколько угодно, – отвечает ему кто-то. – Здесь мы словно в лифте, из которого можно выйти
на любой этаж. А сколько всего этажей в этом огромном доме мироздания, не знает никто. Лифт
постоянно движется, развозя души по этажам.
– Но как это возможно, чтобы существовали ещё какие-то реальности кроме нашей!? –
восклицает Роман. – Какая фантазия способна придумать что-то совсем иное?
– Да уж, конечно, не наша, – усмехаясь, произносит чья-то Душа. – Здесь фантазия, как
таковая, замечательна тем, что она истинно беспредельна. Но это пока ещё не для тебя. Ты ещё
не имеешь права этого знать.
– Почему не имею? – с обидой удивляется Роман. – Мы же были в одной колонне.
– Возможно, ты ещё вернёшься. А вот мы уже несовместимы с той жизнью, из которой выпали.
Тебе эти знания ни к чему, ты всё равно оставишь их здесь при выходе в жизнь. Информация в
Мироздании расписана точно по своим пластам и не может мешаться. Это позволяет всем
реальностям оставаться стабильными, не разрушаясь знаниями, которые ей не принадлежат. И
только здесь, в этом лифте, место абсолютного знания. Когда ты придёшь сюда без шансов
вернуться, абсолютное знание откроется и тебе.
– Так, значит, вы считаете, что тот мир, в котором вы были, – говорит Роман, с удовольствием
отделяя себя от них, – не очень-то и хорош?
– Думаю, что с одной стороны, – отвечает одна из Душ, – Отец или Наблюдатель, как
называешь его ты, с этим миром явно переборщил. Красок на него не пожалел, но, кажется, не до
конца осмыслил. Наверное, он и сам догадывается об этом. Если бы там было всё гармонично, то
он не пытался бы поправлять его, посылая от своего имени разных учителей и пророков Но всё
это без толку. Мир как был несовершенен, так несовершенным и остаётся.
– Ведь это же такая нелепость, – снова отзывается Душа Василия Маслова, – что поводом к
лишению жизни человека там являются какие-то политические причины. Надо ж было людям дойти
до такого скотства, чтобы так примитивно обесценить свою единственную жизнь (ведь пока мы в
форме людей – для нас эта жизнь единственная). Помните, как приблизительно, но спокойно
сообщают там по телевизору: погибло пятьдесят – пятьдесят пять человек. Подумаешь, какая-то
разница в пять человечиков! А если в этой приблизительности именно твоя жизнь? Возможно, и
про нас там сейчас говорят: погибли не то один, не то два прапорщика. Эх… Ты-то как, Рома?
Держишься ещё? Ты здесь пока что как призрак… Не спеши оттуда уходить. Всё равно там не
плохо. Эх, хорошо, если бы моей жене и детям дали квартиру за то, что я погиб…
– Я сам пока не знаю, где я больше – там или здесь, – отвечает Роман. – Пробиваюсь в жизнь
какими-то редкими проблесками, да ещё снами, которые снились там.
Общаясь с мёртвыми, Роман осознаёт, что он хоть и близок к ним, но всё-таки ещё живой. В
разговорах с мёртвыми ничего особенного нет: такие же разговоры, только с неживыми. Здесь
вообще все отношения чуть иные. Мёртвые друг с другом даже не спорят. Они здесь как актёры
одного закончившегося спектакля: вышли из ролей и уже просто друзья. Мнения об отшумевшей
жизни расходятся не во многом. Возможно, вся однобокость представления о мире, а отсюда и всё
несовершенство мира живых в том-то и состоит, что мёртвых там не слышат. Их мнение в
представлении о мире не учитывается.
Странные встречи происходят здесь. Вот и Ангел, который по мере возможности оберегал
Романа всю жизнь, отводя всё, что удавалось.
– Я всегда догадывался, что ты есть, – говорит ему Роман, – мне почему-то всегда нравилось
даже само слово «ангел». Даже просто произнося «ангел» я всегда чувствовал, будто во мне что-то
вздрагивает, будто я кого-то окликаю, а он оглядывается.
– Это хорошо, что ты догадывался обо мне, – отвечает Ангел, – чувство ангела есть не у всех.
Хотя, конечно, твоя суть
