Жизнь волшебника - Александр Гордеев

самом деле. Они уже готовы сюда шагнуть, но что-то им не даёт. И тогда, оставаясь в неком

потустороннем параллельном шествии, они проходят мимо цветастой двери нашего материального

мира. Им бы ступить в эту дверь и стать здесь чьими-то детьми, сёстрами и братьями, родителями,

дедами и бабками, но только это почему-то не для них – они прохожие. Другим везёт больше –

войдя в материальность и расправившись здесь, то есть, начав дышать, чувствовать и видеть, они

шагают уже не по пустоте потусторонности, а по тверди реальной жизни. Но в материальном мире

существует время – время всему. Живая материя неспособна слишком долго держаться в такой

определившейся, но, видимо, не совсем удобной для неё форме, как человек или какое-то иное

живое существо. И потому она расходится, расползается, как истлевшая ткань, и освобождённая

душа, взмыв прозрачным голубем, возвращается домой с этого яркого праздника в своё

одноцветно-серебристое, но истинное измерение. Вот и выходит, что кто-то в этом мире прохожий,

а кто-то и вовсе обходится без того. Роману Мерцалову всё-таки повезло – он на этот праздник

заглянул.

Как же радостно, вернувшись с праздника, встретиться теперь здесь с родителями. Они

встречают его первыми, да это и понятно: кто ещё, если не они, быстрее всего утешат и успокоят?

– Ах, так вот вы где! – радостно говорит им Роман. – А я всё думал: ну не можете вы исчезнуть

насовсем. Несправедливо это. Всё равно должны где-то остаться. Могилку вашу я перед отъездом

из дома поправил, так что не переживайте. Хотя так ли это важно здесь? Ой, как же это здоорово,

что исчезнуть навсегда всё-таки нельзя.

А по волнению, тревожащему душу, эта встреча чем-то похожа на ту, когда его встречали из

армии. Те же объятия, те же счастливые слёзы матери. И снова разговоры, расспросы. Только

отец, выпив водочки, морщится:

– Раненько ты, однако, паря, заявился сюда, поторопился чо-то…

– Ну так что же, батя, поделаешь? Так уж вышло… Я и сам не собирался.

Что ж, с родителями повидался – надо и по друзьям пробежаться. А в первую очередь –

навестить солдат, с которыми шёл в колонне.

Только вышел из дома, а тут Серёга навстречу. Роман от неожиданности сторонится и

пропускает его мимо. Он это или не он?

– Серёга! – громко окликает его.

Тот оглядывается, не останавливаясь.

– Постой! – просит Роман.

– Тебе рано, рано ещё сюда! – кричит и отмахивается от него, как от прокажённого, Серёга. – Не

говори со мной! Не цепляйся здесь ни за что! Всё, прощай. Тебе здесь пока не место!

Он поворачивается и бежит. «Вот паразит так паразит! Я жил там за него, сны его видел, а он и

поговорить не хочет!» Роман пытается Серёгу догнать. Но тот, уже не оглядываясь, легко

отрывается от него. Странно это, ведь Серёга со своим плоскостопием никогда не бегал быстрее

его. Но тот заворачивает за угол какого-то дома, почти перед самым носом. Роман – тоже за угол, а

там уже пустота, совсем пустота. Или это какое-то поле? Сон, да и только, хотя на сон вовсе не

похоже.

Тут вообще пространство какое-то странное: все места вперемешку. Только что в родительском

был, за Серёгой после этого гнался уже в городе, а теперь и вовсе оказался в пыльном поле, какое

было за границей. А на поле – знакомые солдатики. Из команды своего бронетранспортера нет

лишь Андрея, того самого механика, затылок которого Роман видел в последний момент. Видимо,

он остался там – в жизни. Тут же и Василий Маслов, дружок.

– Ну, вот и всё, – горько жалуется он, – повоевали, называется.

Обстановка тут прямо как после учений, на которых они оказались условно убитыми – можно и

ошибки свои проанализировать. Да только когда ты не условно убит, а убит навсегда, то эти

ошибки уже не имеют смысла – учиться на них нечему. Василий откровенно расстроен – думал

532

послужить, получить квартиру и зажить по-людски – у него остались в жизни жена и двое детей.

Кто их там теперь квартирой обеспечит?

А вообще, народ на этой поляне собран со всей войны и потому оживлённо тут, как на площади

в первомайский праздник. Однако, несмотря на многолюдье, свои находятся здесь быстро – они

как будто сами проявляются перед тобой. А это кто? Ловкие, отточенные движения, лукавый

взгляд. Прапорщик Махонин, только в погонах майора! Вот так встреча! Только радоваться ли ей?

– Александр Сергеевич, – окликает его Роман, – Вы-то как же здесь?

– О! Справедливый, ты что ли?! – оборачивается Махонин. – Ну так и что странного, что я

здесь? Я ведь тоже был мясной да костяной. Ну, не повезло, бывает. На мине подорвался –

кусками во все стороны разнесло! – говорит он, чуть ли не хвастаясь этим. – Но я не горюю. Играя

жизнью, нельзя выигрывать всегда.

– Наверное, главная нелепость войны состоит в убеждении каждого идущего на неё, что уж его-

то точно не убьют, – рассуждает Роман, повторяя прежнюю мысль, но уже с каким-то невольным

новым пониманием жизни, оставшейся позади. – Военком был прав. А вот если бы новобранец

совершенно точно знал, что его убьют, то войн, наверное, не было бы… Кого заставишь тогда

воевать? А кстати, – вдруг вспоминает Роман, – когда-то вы сказали мне, что я буду постоянно

воевать с жизнью, но всё равно проиграю ей. Но вы-то, выходит, тоже не в выигрыше?

– Э, со мной всё иначе, – с той же, прежней, усмешечкой, отвечает Махонин. – Я-то как раз на

коне. Ведь даже если бы я совершенно точно знал, что меня тут укокошат, то всё равно пошёл бы

проверить. А если б не пошёл, то для меня из-за этого страха и другая жизнь была бы уже не

жизнь… Я бы тогда сам себя ненавидел.

Странно, что тут, за спиной Махонина, его команда, в которую собраны такие головорезы и

убийцы, на которых и креста негде ставить (тут они как-то сразу видны и понятны).

– Эй, братва, – кричит им Махонин, хлопая Романа по плечу, – это тот самый парниша, который

однажды на спарринге едва меня насмерть не захлестал! Вот каков этот моолодец! Я бы взял тебя в

команду, – снова поворачиваясь к Роману, повторяет Махонин то, что когда-то говорил ещё на

заставе и что, оказывается, помнилось всегда, – это команда из людей с интеллектом, но и с

конкретным душевным кариесом. Взял бы, да только ты, похоже, здесь не задержишься. Так что,

выкарабкивайся давай. А если не прорвёшься, то не беспокойся – место