Ленин. Спаситель и создатель - Сергей Кремлев

Тогда же – 13, 14 и 15 декабря, Ленин: 1) напомнил коллегам о важности монополии внешней торговли; 2) Каменеву, Рыкову и Цюрупе высказал пожелания о распределении их работы как своих заместителей по СТО и СНК; 3) беседовал с председателем комиссии СНК по ревизии деятельности торгпредств РСФСР за границей Е. М. Ярославским.

Несмотря на ухудшение состояния с 16 декабря, Ленин опять диктует – вновь о монополии внешней торговли, а потом – „Письмо к съезду“ и ряд других заметок. Впрочем, последних ленинских диктовок мы коснёмся в своём месте, а сейчас, возвращаясь к истории образования СССР, надо сказать вот что…

Если бы Ленина не известили об оплеухе Орджоникидзе, вряд ли бы он как раз в день провозглашения СССР – 30 декабря 1922 года, то есть тогда, когда все вопросы по будущему Союзу были решены, после приступов, после обострения болезни, стал бы диктовать секретарям письмо „К вопросу о национальностях или об „автономизации““.

Знаменитым и „классическим“ это письмо сделали хрущёвцы – впервые оно было опубликовано в сентябрьском номере журнала „Коммунист“ – теоретического органа ЦК КПСС, за 1956 год, то есть, после антисталинского ХХ съезда КПСС. В письме всё крутилось вокруг „инцидента“, а главное (главное для хрущёвцев) – там не лучшим образом поминался Сталин, что было Хрущёву и хрущёвцам очень кстати.

Ленин начал так:

„Я, кажется сильно виноват перед рабочими России за то, что не вмешался достаточно энергично и достаточно резко в пресловутый вопрос об автономизации, официально называемый, кажется, вопросом о союзе советских социалистических республик (орфография по записи секретаря Володичевой. – С.К.)…[1329]

Употребление слова „кажется“ показывает, что Ленин к тому времени был уже не совсем „в теме“. С другой стороны, подобное упоминание нового названия государства позволяет предполагать, что авторство окончательного названия союзного государства принадлежало не Ленину, а Сталину.

Диктуя свои заметки Ленин явно волновался и был взвинчен, а причинами оказывались болезненное состояние и наложенные на недомогание „тифлисские“ эмоции. Он возмущался:

„…Если дело дошло до того, что Орджоникидзе мог зарваться до применения физического насилия, о чём мне сообщил тов. Дзержинский, то можно себе представить, в какое болото мы слетели. Видимо вся эта затея «автономизации» в корне была неверна и несвоевременна…"[1330]

Как видим, Ленин в волнении забыл, что «эта затея» уже отставлена и 30 декабря провозглашается Союз равноправных Республик, имеющих право выхода из Союза.

В целом ничего конструктивного заметки «К вопросу о национальностях или об „автономизации“» не содержали. Но как же хрущёвцы могли не извлечь их из архива и не обнародовать, если «сам Ленин» надиктовал такие слова, которые для Хрущёва были слаще мёда, а именно:

«Я думаю, что тут сыграли роковую роль торопливость и администраторское увлечение Сталина, а также его озлобление против пресловутого „социал-национализма“. Озлобление вообще играет в политике обычно самую худую роль…»[1331]

И ещё:

«Политически-ответственными за всю эту поистине великорусско-националистическую кампанию (а речь-то всего об оплеухе, данной грузином Орджоникидзе грузину же и несомненному негодяю Кобахидзе. – С.К.) следует сделать, конечно, Сталина и Дзержинского…»[1332]

Нет сомнений, что именно осуждающие Сталина строки и сделали с 1956 года эту явно неудачную ленинскую диктовку «хрестоматийной», хотя там содержалось уж просто ошибочная мысль о том, что на следующем съезде Советов стоило бы «вернуться… назад, т. е. оставить союз советских социалистических республик (орфография опять секретаря Володичевой, – С.К.) лишь в отношении военном и дипломатическом, а во всех других отношениях восстановить полную самостоятельность отдельных наркоматов…»

Но даже эта неудачная диктовка не даёт оснований говорить о конфликте Ленина и Сталина по вопросу о форме и содержании Союзного государства. На всех этапах практического движения к СССР оба лидера мыслили примерно одинаково, а в самом конце 1922 года в конфликте оказались не Ленин и Сталин, а Сталин и болезнь Ленина.

Нездоров, увы, к концу 1922 года, был не только вождь России, но и та правящая партия, которая была детищем Ленина.

Партия большевиков – РКП(б), стала в России партией правящей – к тому же и единолично правящей.

Меньшевики были опасны теперь только как фактор разложения части руководящих кадров, а в рабочей среде не котировались.

Эсеры тоже теряли популярность, к тому же с 8 июня по 7 августа 1922 года в Москве прошёл открытый процесс над группой крупных эсеров, и, пожалуй, о нём стоит сказать несколько слов…

15 января 1922 года бывший эсеровский боевик – Лидия Коноплёва, написала заявление в ЦК РКП(б) и дала показания ВЧК о том, что вожди эсеров в союзе с Западом сознательно развязывали гражданскую войну и прямо руководили покушениями на Володарского, Урицкого, Троцкого, Зиновьева и Ленина… Было открыто следствие, завершившееся судебным процессом, на который приехало более 80 советских и зарубежных корреспондентов.

Горький, тогда уже уехавший за границу – лечиться, 3 июля 1922 года опубликовал в «Социалистическом Вестнике» письмо Анатолю Франсу с просьбой вступиться перед Советским правительством за эсеров и характеризовал процесс как приготовление «к убийству людей, искренне служивших делу освобождения русского народа».

Ленин на очередной раз «кривуляющего» Горького разозлился и 7 сентября писал из Горок отдыхающему в Германии Бухарину:

«Я читал поганое письмо Горького. Думал было обругать его в печати (об эсерах), но решил, что, пожалуй, это чересчур. Может быть, Вы его видаете и беседуете с ним?..»[1333]

Горький, как и не раз до этого, так и не понял сути момента.

Увы!

С одной стороны, Коноплёва не была «подсадкой» ВЧК – она искренне пересмотрела свои взгляды, а её свидетельства однозначно указывали на прямо преступную по отношению к народу деятельность эсеров. А если есть преступление, должно быть, естественно, и наказание.

С другой стороны, Ленин не раз напоминал, что после Октября 1917 года партия стала иной, что она теперь «опирается на два класса», и поэтому «возможна её неустойчивость». Один класс – рабочие, и это была опора в целом надёжная и устойчивая. Но второй-то опорой были крестьяне, а часть крестьян была податлива на эсеровскую пропаганду, да и в самой РКП(б) было немало таких новых членов партии из числа «унтер-офицерского» «большевизма», которые были заражены той же «эсеровщиной» и обеспечивали партии «правый» уклон.