Щепотка пороха на горсть земли (СИ) - Кузнецова Дарья Андреевна

Косоруков сумрачно молчал и всю дорогу по городу, и сегодня кобыла удивительно гармонировала с хозяином своей понурой мордой. Зрелище удручало.

Анна начала уже всерьез волноваться, жалея, что они так и не дождались прихода Джии. Уж опытная ведьма-то наверняка смогла бы понять, что не так. Ну ведь не из-за убитых грабителей он так расстроился. Может, проблема в пулемете? Какие-нибудь неприятные воспоминания войны?..

Анна понятия не имела, как воюют корабли и есть ли на них что-то подобное, но версия печальных воспоминаний показалась наиболее правдоподобной. У него точно было что вспомнить плохого, одна только гибель корабля чего стоила. А он ведь там долго служил, наверняка были друзья, и все они погибли…

Решив, что наверняка так и есть, Анна задумалась о том, как бы помочь ему отвлечься, и одна идея, пусть и довольно сомнительная, появилась вскоре. Так что на выезде из города Набель заставила коня забрать в сторону от намеченного пути.

Опять зарядил мелкий дождь, но на этот раз он был путникам не страшен: Косорукова от непогоды защищали потертая, но плотная кожаная куртка и неизменная шляпа, а у Анны была почти новая накидка с глубоким капюшоном на чжурский манер, тоже кожаная.

Но на унылом фоне угрюмый охотник выглядел еще более несчастным.

Что едут они куда-то не туда, Дмитрий не заметил. Общее направление было примерно нужным, а окрестности он совсем не знал. Его спутница же постаралась подобрать место поближе к цели, благо недостатка в красивых тихих местах в окрестностях не было.

Тропка петляла между деревьями, под копытами лошадей хрустела каменная крошка, порой сменяясь прошлогодней листвой или пестрым разнотравьем. Дождь пошел природе на пользу, трава и мелкие цветы ожили и зазеленели, так что здесь, в уютной лесной тишине, даже дождь уже не так удручал.

Одним из плюсов ущелья, которое Анна хотела показать спутнику, была его неожиданность. Тропа карабкалась на гребень, потом пробиралась через густой хвойник, а потом вдруг выныривала на каменную полку — и там от вида захватывало дух. Даже у привычной к нему Анны.

Серые, почти отвесные скалы, кое-где поросшие цепкими соснами, обрывались несколькими огромными каскадами в бурлящую глубоко внизу Клубничку. Пласты породы напоминали здесь нагромождение кусков, отрезанных от нескольких огромных и очень разных пирогов и небрежно нахлобученных друг на друга. Жемчужно-серый, песчаный, буро-коричневый, базальтовый и блестящий белый — слои чередовались, обрывались длинными ломаными линиями, и это зрелище завораживало.

При взгляде на такие просторы и громады Анна всегда чувствовала себя крошечной, слабой, очень скоротечной, но именно здесь подобное чувство не давило. Наоборот, наличие совсем рядом чего-то настолько древнего и незыблемого успокаивало, особенно остро ощущалось сродство с этими скалами, с этой землей и этими деревьями.

Остановившись на краю леса, Анна спешилась, захлестнула поводья коня за ближайшую корягу, сбросила мешающий обзору капюшон и ослабила подпругу, и вот тут Дмитрий наконец вынырнул из своих тягостных раздумий, о чем бы он ни думал с таким видом.

— Мы что, приехали? — растерянно уточнил он.

— Пока да. Спускайся, — позвала Набель.

Сейчас его вялость и отрешенность были даже на руку, потому что охотник не задавал вопросов и не спорил. Тоже спешился, привязал кобылу чуть в стороне от Граната и покорно двинулся дальше.

Далеко, впрочем, не ушли, всего несколько саженей. Высохшее поваленное дерево, присмотренное Анной еще в прошлом году, никуда не делось и пока еще не успело настолько сгнить, чтобы не суметь послужить лавкой.

— Садись. Смотри.

— Куда? — опешил Дмитрий, окинул пейзаж быстрым взглядом, но все-таки сел. Правда смотрел он при этом на Анну, остановившуюся сбоку.

— Туда, — она неопределенно махнула рукой. — На скалы. Я не знаю, что с тобой случилось, но мне это не нравится. Из тебя сейчас ни сыщика путного, ни охотника, ни даже интересного собеседника не выходит. Не хочешь объяснять — не надо, не буду же я из тебя вытягивать по слову. Так что сиди, успокаивайся, созерцай. Это, между прочим, одна из немногих общих вещей у чжуров и чиньцев: они считают, что молча глядеть на природу очень полезно. Мне помогает, может, и тебе поможет. Других предложений у меня, уж извини, нет. Сиди. А я пойду куда-нибудь туда прогуляюсь, чтобы не мешать, — она вновь махнула рукой, на этот раз вдоль кромки леса.

Дмитрий в ту сторону даже не посмотрел, а когда Анна двинулась с места — не пустил, поймал за запястье.

— Что? — удивилась она. — Тебе не нравятся горы? Да ты даже не пробовал.

Против гор он как раз ничего не имел, но разговаривать об этом не хотелось.

Он вообще не понимал, чего ему хотелось. И в этом была главная проблема.

Индахунь был только маленьким эпизодом, но одновременно оказался последней каплей. Анна отчасти угадала, с момента стычки на площади он действительно бессистемно перебирал собственные воспоминания — сначала пытаясь утрясти их вместе с новыми впечатлениями, а потом как-то незаметно съехал в прошлое. Отчего-то вспомнилась мать — образ был смазанным от времени, но неизменно будил острое щемящее чувство в груди. И детство, и Павлоград, и какие-то разрозненные обрывки корабельной службы — той, довоенной. Письма. Лица. Люди.

Все это вызывало раздражение. Он отмахивался от одного образа, но его место тут же занимал следующий, подцепленный ассоциацией. Никак не получалось сосредоточиться на окружающем мире, тем более он тоже раздражал — мелкий дождь, унылая серость, плетущаяся нога за ногу лошадь, которая норовила отстать от Граната и пристроиться объедать какой-нибудь куст.

Но только сейчас, слушая недовольное ворчание госпожи Набель, он сумел назвать себе причину собственных ощущений, собственного паршивого настроения и всего остального.

Растерянность. Вот что он чувствовал. И не в собаке этой призрачной было дело, и не в странностях Шнали. В нем самом. А череда мелких, но неожиданных встрясок, устроенная ему этим городом, лишь выбила ощущение на поверхность.

Если вспомнить себя прежнего, делалось странно и неуютно. Он ведь никогда не боялся нового. Наоборот, любил загадки, любил учиться, какие-то неожиданные теории… Он — тот, довоенный, — был бы сейчас в восторге от всего необычного, к чему довелось прикоснуться. А сейчас это выбивало из колеи и потому тревожило и злило. Потому что в колее было привычно, спокойно и понятно, а за ее пределами не было ничего.

И нынешний Дмитрий Косоруков вдруг как будто увидел рядом с собой себя — того, довоенного. Молодого офицера в лейтенантском парадном мундире. Без шрамов, без седины. И вдруг так же отчетливо осознал: его больше нет. Ни его, ни всего того, что он когда-то знал, умел и любил. Лейтенант Косоруков сгорел и утонул вместе с "Князем Светлицким", а кто заменил его — было неясно. Сгорел не только дар, вся жизнь. Служба начиная с долгих лет учебы, семья — и далекий одинокий отец, и экипаж броненосца — тоже почти семья, несколько лет вместе. А потом…

Просто жил. Как-то. Цеплялся за жизнь. Просто так, потому что положено.

Двигался в этой удобной, понятной колее и боялся высунуть нос наружу. Когда он последний раз так ярко и остро чувствовал? Даже тоска и боль, загнанные на дно души и запертые там, не давали о себе знать всерьез. Все тихо, ровно, монотонно и — мертво.

А теперь его вытряхнуло на обочину, и он с удивлением озирался, и не верил своим глазам.

Жизнь не закончилась. Он и раньше замечал, что вопросы о прошлом больше не тяготят, но только сейчас наконец осознал: пусть лейтенант Косоруков и погиб в том бою, но кто-то же на его месте остался. И он живой, и здоровый, ему еще тридцати нет. И мир вокруг большой и интересный, не ограниченный колеей и не сгоревший вместе с "Князем Светловым". И в этом мире он, Дмитрий, может удивляться, узнавать новое, и…

На девушек вот тоже засматриваться…

Сказанное Анной он слышал, но пропускал мимо ушей, оглушенный осознанием. Очнулся только тогда, когда девушка попыталась уйти, поймал ее. Медленно поднялся.