Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий - Юрий Михайлович Лотман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
XXIII, 6 – Торгует Лондон щепетильный… – Щепетильный (неологизм В. И. Лукина) здесь: «связанный с торговлей галантерейными, парфюмерными товарами» (Словарь языка П. Т. 4. С. 997).
XXIII–XXIV – Кабинет Онегина описан в традициях сатиры XVIII в. против щеголей (Лукин, Новиков, Страхов и др.), но включает и отзвуки одновременно иронического и сочувственного изображения быта щеголя в стихотворении Вольтера «Светский человек». Вольтер, в противоположность Руссо, видит в роскоши положительный результат успехов цивилизации.
XXIV, 4 – Духи в граненом хрустале… – Духи в начале XIX в. были модной новинкой. «Духи вошли в употребление у нас только в конце прошедшего [XVIII] столетия» (Пыляев М. И. Старое житье. Очерки и рассказы. СПб., 1892. С. 80–81).
9–14 – Руссо… В сем случае совсем не прав. – Стихи дополняют стилистический конфликт предшествующего текста идеологическим: вводится резкое высказывание Руссо против моды (с приведением в примечаниях цитаты из «Исповеди» Руссо в подлиннике). Сталкиваются две резко противоположные оценки Руссо: «защитник вольности и прав» и «красноречивый сумасброд» – «un charlatan déclamateur» из эпилога «Гражданской войны в Женеве» Вольтера. Руссо Жан-Жак (1712–1778) – французский писатель и философ. Произведения Руссо были известны П уже в Лицее, однако на юге под воздействием споров с друзьями-декабристами он снова перечел его основные трактаты. Об отношении П к Руссо см.: Лотман Ю. М. Руссо и русская культура XVIII – нач. XIX века // Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М., 1969. С. 590–598. Гримм Мельхиор (1723–1807) – писатель из круга энциклопедистов. П цитирует в примечаниях следующий отрывок: «…все знали, что он белится; я сперва не верил этому, но потом поверил – не только потому, что цвет лица у него стал лучше и что я сам видел чашки с белилами на его туалете, но и потому, что, войдя однажды утром к нему в комнату, застал его за чисткой ногтей особой щеточкой, и он с гордостью продолжал это занятие при мне. Я решил, что человек, способный проводить каждое утро по два часа за чисткой ногтей, может также посвящать несколько минут на то, чтобы покрывать свою кожу белилами”(Руссо Ж.-Ж. Избр. соч. М., 1961. Т. 3. С. 407–408). Первоначально П писал:
Во всей Европе в наше время
Между воспитанных людей
Не почитается за бремя
Отделка нежная ногтей (VI, 234).
Утверждение, что «[поэт] и либерал задорный» (Там же) могут одновременно быть и франтами, смягчало степень сатиры, вводя возможность иной оценки.
XXV, 5 – Второй Чадаев, мой Евгений… – До этой строфы П очень осторожно вводил Онегина в свое биографическое окружение («Не мог он ямба от хорея, / Как мы ни бились, отличить» (1, VII, 3–4); «…уверен, / Что там уж ждет его Каверин» (1, XVI, 5–6). Здесь впервые такое сближение осуществляется прямо, причем по вызвавшему споры в кругу «либералистов» вопросу о возможности совместить черты «дельного человека» (слова «дельный» и «дело» в лексике членов тайных обществ имели специфическое, политически окрашенное значение) и денди. Необходимо учитывать, с каким пиететом произносил П в это время имя Чаадаева. Чаадаев Петр Яковлевич (1794–1856) – общественный деятель, философ. П познакомился с ним в 1816 г., когда Чаадаев с гусарским полком стоял в Царском Селе. Чаадаев оказал огромное влияние на формирование воззрений П и в 1817–1820 гг. был одним из высших авторитетов для поэта. Чаадаев был известен не только свободолюбием, независимостью суждений, рыцарской щепетильностью в вопросах чести, но и утонченным аристократизмом и щегольством в одежде. Близко знавший Чаадаева М. Жихарев писал, что «искусство одеваться Чаадаев возвел почти на степень исторического значения» (Жихарев М. П. Я. Чаадаев // Вестник Европы. 1871. № 7. С. 183).
11–12 – И из уборной выходил / Подобный ветреной Венере… – Уборная – «комната, в которой одеваются, наряжаются» (Словарь языка П. Т. 4. С. 625); Венера (древнеримск.) – богиня любви.
XXVI, 7–8 – Но панталоны, фрак, жилет, / Всех этих слов на русском нет… – Протесты против «европейской одежды» П мог слышать в кругу «архаистов». Ср. в «Горе от ума» о фраке:
Хвост сзади, спереди какой-то чудный выем,
Рассудку вопреки, наперекор стихиям (д. III, явл. 22).
П могли быть известны и рассуждения Пестеля, предлагавшего при реформе военной одежды принять за образец древнерусское платье: «Что касается до красоты одежды, то русское платье может служить тому примером». Интересна лексика, которую использует при этом Пестель: «Кафтаны и зеленыя длинныя Штаны (Панталоны)» (Восстание декабристов. Документы. М., 1958. Т. 7. С. 255). Из контекста очевидно, что Пестель в собственной речи пользуется общераспространенным словом «панталоны», но считает его подлежащим замене на коренное русское (как он, например, предлагал заменить «сабля» на «рубня» и «пика» на «тыкня» – Там же. С. 409).
Панталоны, фрак, жилет в начале XIX в. относились к сравнительно новым видам одежды, терминология и функциональное употребление которых еще не установилось. Фрак являлся первоначально одеждой для верховой езды. Превращение его в одежду для салона связывалось с англоманией и «модной наглостью» английских денди. Целую науку и одновременно поэзию, посвященную теме «фрак джентльмена», находим в «Пелэме» Бульвер-Литтона (гл. XXXII). С распространением на континенте английских мод фрак завоевал признание.
Форма и название нижней части мужского костюма также находились в становлении. Французский язык и культурная традиция создали утвердившееся противопоставление коротких штанов, застегивавшихся ниже колен (culotte), и длинных, получивших название от костюма комического персонажа итальянской сцены Панталоне. Первые являлись дворянской одеждой, вторые принадлежали костюму человека из третьего сословия. Социальная значимость этих деталей была столь велика, что люди восставшей улицы эпохи Великой французской революции получили кличку «санкюлоты» – «не носящие дворянских коротких штанишек». Эта социальная символика была совершенно чужда и русской системе одежды, и русскому языку. Не случайно «санкюлот» было в русском языке XVIII в. заменено калькой «бесштанник», что осмыслялось как «бедняк, не имеющий штанов вообще» (ср. рассказанный Растопчиным Вяземскому анекдот о том, как русский дипломат 1790-х гг., когда правительство потребовало писать исключительно по-русски, вместо les auberges abondent en sanculotes (гостиницы переполнены санкюлотами), доносил: «Гостиницы гобзят бесштанниками» (см.: Вяземский‑2. С. 102). Культурная причина этой языковой коллизии была в следующем: во Франции короткие штаны были единственно возможной придворной и светской одеждой для мужчины XVIII в. Военные, которые отнюдь не составляли основной массы французского
