Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий - Юрий Михайлович Лотман

дворянства, появлялись в Версале лишь в придворных костюмах. В России дворянство почти поголовно было военным сословием, что придавало военной форме высокий авторитет: она допускалась и на бал, и во дворец. Русская же военная форма в конце XVIII в. включала в себя длинные шаровары (или, на разных исторических поворотах, узкие немецкие, но непременно длинные штаны), которые заправлялись в сапоги. И хотя в особо церемониальных случаях и военным приходилось надевать culotte, чулки и башмаки, но в принципе длинные панталоны при высоких сапогах никого не шокировали.

Подобно тому как culotte и заправленные в сапоги панталоны, отличаясь в церемониальном отношении, в равной мере были одеждой русского дворянина, лексика русского языка не делала различия между этими видами одежды. И те и другие назывались «штаны». Добавление «короткие» или «длинные» было факультативным. Приведем пример случая употребления слов «штаны» и «панталоны» как синонимов – эпиграмму на изменение одежды военных при Александре I:

Хотел издать Ликурговы законы, —

И что же издал он? Лишь кант на панталоны!

Желали прав они – права им и даны:

Из узких сделаны широкие штаны.

(Русская эпиграмма второй половины XVII – начала XX в. Л., 1975. С. 825, 425)

Зато когда появилась мода на длинные панталоны навыпуск, они возбудили протест как простонародная одежда. Русским названием, достаточно ясным в своей социальной определенности, сделалось для них не «штаны», а «портки».

Обычная одежда светского франта в конце 1810-х гг. состояла «в благоустроенном туалете, во фраках, в панталонах под высокие сапоги с кисточками, т. е. гусарские или, как назывались они по-французски, à la Souwaroff». Отчаянные франты «позволяли себе сапоги с желтыми отворотами» (Свербеев Д. Н. Записки. М., 1899. Т. 1. С. 265). Однако в 1819 г., то есть именно во время действия первой главы ЕО, франты начали носить белые панталоны навыпуск, что казалось чудовищным неприличием – утверждением простонародных «портков» в качестве нормы светской одежды. Так, молодой Свербеев, появившись в это время на вечере у старухи Перекусихиной в «белых как снег» панталонах навыпуск, «которые более уже месяца принято было носить в первых петербургских домах», вызвал гнев хозяйки: «Я начал было робко объяснять историю нововведения белых панталон, она не дала мне договорить: “Не у меня только, не у меня! Ко мне, слава Богу, никто еще в портках не входит!”» (Там же. С. 266). Белые панталоны навыпуск именует портками и Вяземский: «Что слышно <…> о белых панталонах? – спрашивает он А. И. Тургенева (в 1821 г. это все еще новинка, и он заказывает их в Петербурге. – Ю. Л.). <…> Я хлопочу о портках» (Остафьевский архив. СПб., 1899. Т. 2. С. 210). Известно высказывание Вяземского, также подчеркивающее, что панталоны в момент действия первой главы романа были новинкой и что высказывание об этом в ЕО имело острозлободневный характер: «В 18-м или 19-м году в числе многих революций в Европе совершилась революция и в мужском туалете. Были отменены короткие штаны при башмаках с пряжками, отменены и узкие в обтяжку панталоны с сапогами сверх панталонов; введены в употребление и законно утверждены либеральные широкие панталоны с гульфиком впереди, сверх сапог или при башмаках на бале. Эта благодетельная реформа в то время еще не доходила до Москвы. Приезжий NN первый явился в таких невыразимых на бал к М. И. Корсаковой. Офросимов, заметя это, подбежал к нему и сказал: “Что ты за штуку тут выкидываешь? Ведь тебя приглашали на бал танцевать, а не на мачту лазить; а ты вздумал нарядиться матросом”» (Вяземский‑2. С. 152).

Жилеты, хотя и были известны в XVIII в. (гвардейские модники екатерининских времен на́шивали по семи жилетов один поверх другого), но, как и фраки, подвергались гонению при Павле I. В дневнике княгини Дарьи (Доротеи) Ливен – родной сестры Бенкендорфа и многолетней подруги Гизо – читаем: «Жилеты запрещены. Император говорил, что именно жилеты совершили французскую революцию. Когда какой-нибудь жилет встречают на улице, хозяина его препровождают в часть» (Daudet E. Une vie d’ambassadrice au sciècle dernier. La princesse de Lièven. Paris, 1909. P. 27). В сезон 1819–1820 гг. в моде были жилеты, о которых хлопотал А. И. Тургенев, писавший в Варшаву Вяземскому: «Здесь никак нельзя достать черного полосатого бархата, из коего делают жилеты и какой ты мог видеть и у брата, а в Варшаве, сказывают, есть. Пришли мне на один жилет пощеголеватее» (Остафьевский архив. СПб., 1899. Т. 2. С. II). А получив, уведомлял с удовольствием: «Весь пост и здесь, и в Москве буду щеголять в твоих жилетах» (Там же. С. 23).

Цвет фраков в 1819–1820 гг. еще не установился окончательно. Свербеев вспоминал: «…черных фраков и жилетов тогда еще нигде не носили, кроме придворного и семейного траура. Черный цвет как для мужчин, так и для дам, считался дурным предзнаменованием, фраки носили коричневые или зеленые и синие с светлыми пуговицами, – последние были в большом употреблении, панталоны и жилеты светлых цветов» (Свербеев Д. Н. Записки. М., 1899. Т. 1. С. 265). Черный цвет связывался с трауром. Еще в 1802 г. в «Письме из Парижа» говорилось о бале, на котором «мужчины, казалось, все пришли с похорон <…> ибо были в черных кафтанах» (Вестник Европы. 1802. № 8. С. 355–356). Ср. у Мюссе: «…во всех салонах Парижа – неслыханная вещь! – мужчины и женщины разделились на две группы – одни в белом, как невесты, а другие в черном, как сироты, – смотрели друг на друга испытующим взглядом <…> черный костюм, который в наше время носят мужчины – это страшный символ» (Мюссе А. Исповедь сына века. Новеллы. Л., 1970. С. 24). Ощущение черных фраков как траурных сделало их романтическими и способствовало победе этого цвета уже в 1820-е гг.

Комментируемые стихи воспринимаются как ирония в адрес иноязычной лексики и европеизированного быта русского денди. Однако то, что П выделил курсивом «слов» (это подчеркиванье встречается уже в ранних черновых вариантах строфы), позволяет предположить, что здесь допустимо видеть и противоположную иронию в адрес шишковистского лексического ригоризма – ср. стихи В. Л. Пушкина: «И, бедный мыслями, печется о словах!»; «Нам нужны не слова – нам нужно просвещенье» (Поэты 1790–1810-х годов. С. 666).

Стих Всех этих слов на русском нет нельзя воспринимать как непосредственное выражение мнения П: ему, например, конечно, были известны строки И. И. Дмитриева из шуточного «Путешествия NN в Париж и Лондон, писанного за три дни до путешествия» (1803):

Какие фраки! панталоны!

Всему новейшие фасоны!

(Дмитриев‑1. С. 350)

Комментируемый стих представляет собой