Ритуал - Адам Нэвилл

Какая-то внутренняя сдерживающая функция не давала ему постичь истинное значение утраты. Но мысленно он продолжал возвращаться к не поддающимся описанию чудовищным обстоятельствам гибели своих друзей. И эта невыразимая тяжесть грозила раздавить его.

Он с горем и ужасом вспоминал фото трех маленьких белокурых девочек на заставке мобильного телефона Фила. И больше не мог сдерживать свои чувства.

Как им передать эти новости? Кто сможет объяснить такое? Как вообще это сделать? У Хатча осталась жена. Люк сглотнул. Губы тряслись, широко раскрытые глаза жгло. Он попытался отогнать эти мысли, но не смог. Ноги и ноги дрожали.

Он представил себе, что будет, если он не вернется в Англию. Воображение рисовало ему мать, отца, сестру, дядю. После его утраты они будут нести на себе бремя скорби. Со временем она тоже утихнет. Но это будет потом. Боже, им придется лететь в Швецию, разговаривать с вежливыми чиновниками, ждать возвращения растерянных поисковиков. Он видел вытянувшееся от тревоги лицо матери, руку отца, обнимающую ее за поникшие плечи. Может, про них расскажут в новостях. Четверо английских парней пропали у полярного круга. Будет какая-нибудь заметка в газете. Может быть. Боже. У Дома семья. Дети. У Хатча была жена. Жена, черт побери. У Фила остались дети.

Думать об этом было невыносимо тяжело. Внезапно у него перехватило дыхание, так как все те лица со свадьбы Хатча, искаженные от шока, недоумения и горя, одновременно хлынули в ему в голову. Исчезли, а потом вернулись снова. — Боже, Дом. О, боже, Дом, — тихо пробормотал он.

Дом повернул голову, шмыгнув носом. — Что такое?

Но Люк не мог успокоиться. Это было похоже на затяжку из огромного кальяна с марихуаной в старые университетские деньки. Никогда в жизни он еще так не боялся. Он испугался, что навсегда потеряет контроль над собой и никогда не обретет свое прежнее я. Его память словно стиралась на быстрой перемотке, когда он исторгал рвоту и задыхался, хватая ртом воздух над унитазом. И теперь он снова погрузился в ту самую ледяную пучину паники и страха. Был поглощен ужасом, что никогда уже не будет чувствовать себя иначе. Сердце колотилось, словно где-то у самого горла, на голове выступил пот, впитываясь в шерстяную шапку.

Это естественно, сказал он сам себе. Нужно смириться. Дать этому выгореть. И все закончится само по себе.

— Ты в порядке? — спросил Дом.

Люк сделал три глубоких вдоха и зажмурил глаза, дав панике утихнуть. Когда ритм сердца успокоился, снова открыл глаза. Потом вытащил табак, бумагу и зажигалку из верхнего кармана реквизированной у Хатча куртки. Кивнул. — Думаю, да.

— Понимаю, — сказал Дом. — Понимаю.

Люк попробовал свернуть самокрутку, пытаясь унять дрожь в руках. Не получилось. Попробовал еще раз. Не удалось. Попробовал еще раз. Его руки никогда не были такими грязными. Черные под ногтями. Отчистит ли он когда-нибудь эти пальцы?

— А мне можно такую же? — глухим голосом спросил Дом.

— Ты уверен? — не думая, спросил Люк.

— При нынешних обстоятельствах есть более серьезный риск, чем курение. Можешь мне свернуть? А то я забыл, как это делается.

— Да. Без проблем.

Он протянул через плечо Дому грязную сигарету с зажигалкой. Их последнее слабое утешение из другого мира. Когда их пальцы ненадолго соприкоснулись, этот маленький контакт заставил Люка содрогнуться от стыда. Он вспомнил, как бил Дома по лицу. Бил это настоящее, живое, полное экспрессии лицо. Вспомнил удивление, шок, страх, боль на этой детской физиономии. Когда нам страшно и больно, разве мы бываем другими?

— Мужик, мне очень жаль. — Он с трудом подбирал слова.

— Ммм?

— За то, что я сделал. Не могу поверить, что я это сделал. Просто я… злюсь. Все время. Это не правильно. Я не справляюсь…

— А я, наверно, полный засранец.

Они снова сидели в тишине, пока ее не нарушил Дом. — Думаешь, кто-нибудь счастлив?

— Откуда мне знать.

— Как ты и сказал, в эти дни главное — пиар. Управление брэндом. Социальные сети. Акционирование собственного опыта. Мы все рекламируем себя, как только можем. Но какой это кажется чушью, когда сталкиваешься с чем-то подобным.

— Здесь условия равны для всех.

— Нахрен все это дерьмо. Все, что действительно важно, так это способность выживать. Некоторые делают это лучше других.

— Наверное.

— Ты, например. Ты умеешь.

Люк не знал, что ответить.

— Здесь. Здесь у тебя хорошо получается. Лучше, чем у нас с Филом. Может еще Хатчу хорошо удавалось управляться с печками и палатками. Все-таки у тебя есть этот инстинкт.

Это был комплимент?

— Когда Хатча не стало, мы с Филом оказались в глубокой жопе. Без тебя мы бы далеко не ушли. Ты нам очень помог. По крайней мере, ты подвел нас ближе к концу этого гребаного леса.

Люк подавил в себе горький смешок. — Это другой мир, с которым мне не справиться. Я бесполезен в нем.

— Не будь к себе настолько суров.

Люк со вздохом кивнул. Он не мог принять подобный совет.

— Не думаю, что кто-то из нас знает, каково это быть счастливым, — задумчиво сказал Дом. Его голос звучал глуше обычного. — Может, у Хатча получалось. Он ничего никогда не усложнял. Реально смотрел на вещи. Не перенапрягался. Подцепил себе неприхотливую бабу. Заботился о себе. У остальных из нас это не так хорошо получалось, если взглянуть поближе. Все, чего мы с Филом достигли, больше нет. Ничего. Мы — парочка толстяков, оказавшихся на грани развода, стоящих перед перспективой ограниченного доступа к своим детям. Парочка жирных кретинов, которые даже не могут справиться с прогулкой по лесу.

Люк рассмеялся. И смеялся до тех пор, пока его лицо не согрелось и не залилось слезами.

— Разве не так? — продолжил Дом, улыбаясь сквозь слезы. — Фил тоже женился на кошмаре. Это его проблема. Бедный засранец. Теперь все достанется этой сучке. Чего она всегда и хотела. Будем надеяться, что долги по кредиту тоже достанутся ей. Но Гейл… — Он сделал паузу и выдохнул. Когда он продолжил, его голос перешел почти на шепот. — Она не сможет с этим справиться, и дети тоже. Вот почему я хочу выбраться. Я должен. Просто должен. Ее родители слишком старые. Ребятишки не перенесут… — Дом откашлялся. Выдохнул изо всех сил.

— Сейчас не время, Домжа. Держись. Большой толстый плакса…

Они снова сидели в тишине. Люк почувствовал спиной, что тело Дома стало теплее.

Повернул голову. — Мы справимся, дружище. Справимся. Завтра. И послушайся своего же совета, не истязай себя. Не сейчас. Не здесь. Я снимаю шляпу перед вами, ребята. Снимаю. И всегда так делал. У вас все получилось. — Он сделал паузу. — То, что я сказал вчера вечером, было чушью. Просто я чувствовал себя изгоем. Дурная привычка. — Он сделал длинный усталый вздох. — Я всегда завидовал вам, парни. Знаешь это?