Именем Ея Величества - Владимир Дружинин

Некоторый толк от Кампредона всё же есть. Франция принимает русских юношей, едущих учиться. Десять лет провёл там арап Абрам Петров, вернулся офицером королевской артиллерии, фортификатором. Во Францию отправлен учебный фрегат «Эсперанса», сиречь «Надежда», на нём не только моряки, но и купеческие сыновья, дабы торговали по-европейски, проникли в суть биржевых операций, обвыкли вести бухгалтерию. Императрица сама напутствовала корабль.

От Англии же ничего, кроме неприязни. Между тем именно она, указывает Куракин, составила тройственный союз и командует им.

Что же последует?

Для светлейшего исход наилучший — восстановить доверие Вены. Цесарь дал княжеский титул, протекция сего монарха нужна и впредь, дабы исполнилось мечтание о княжестве.

— Старый друг лучше новых двух, — твердит князь, запершись с царицей, убеждённый в том, что его интерес с государственным спаян неразрывно.

— Турки, Александр.

Она была на Пруте, воспоминание живо, едва не попала в плен вместе с царём.

— Натравят французы? Есть средство, матушка.

Убрать армию из внутренних персидских провинций. Хватит добывать престол бессильному шаху, ну его! Удастся сохранить южный берег Каспийского моря, — прекрасно. Но только малой кровью… Баку и Дербент удержать непременно, царь сим приобретением дорожил.

— Он хотел дальше, — и царица подняла глаза к потолку. — Индия, Александр…

— Не всё сразу, матушка.

Екатерина колебалась. Сложности дипломатии её удручают, она вспоминает персидский поход, города, сдававшиеся почти без боя. Пётр лихо рубил гордиевы узлы, стянутые политиками, неужели теперь бессилен победоносный царский меч?

— Я спрошу Остермана, — сказала она утомлённо. — Остерман умный.

Уколола напоследок… Данилыч немедля кинулся к главному дипломату, подготовить его к высочайшей аудиенции, обговорить и совместную линию в Сенате. Свистела вьюга, заметала санный путь через Неву, вице-канцлер, верно, простужен, лежит наказанный за скупость: копеек жаль на дрова.

С Остерманом и трудно и забавно. Смеяться Боже упаси — мину сострой горестную, сочувствуй; стонет — и ты в ответ постанывай, угости хворями собственными, болтай про лекарства, мыльню свою прославляй — лишь отдав дань медицине, перейдёшь к цели визита.

Уже на парадной лестнице запахло больницей. Хозяин сидел в постели с забинтованным горлом, сипел, согревался декохтами на спирту — печь в спальне остыла. В Сенат он не поедет, погода адская, умрёт в дороге.

— Отложим, Андрей Иваныч! — воскликнул Данилыч услужливо, чтобы польстить.

Вестфалец принял как должное. Слабую, уголком губ, наметил улыбку.

— Спех… Это ловить блоха.

И он считает — стакнулись державы главнейшие против России, убоявшись её мощи, это у них общее, хотя свои цели у каждой. Франция — в пику, во-первых, Австрии, во-вторых, Испании. Пруссия хотя и венского лагеря, но окрепла, избирает роль независимую, метнулась к западным королевствам, а она на нашей дороге в Голштинию, ладно что не единственной. Обозначается более резкое размежевание Европы.

Всё это великий дипломат выражал намёками, гримасами, презрительной ужимкой, часто прерывался — кашлял, страдальчески замирал, долго полоскал горло.

— Тройка… Три лошади… Две лошади… Англия кучер.

— Как нам-то ответствовать, Андрей Иваныч?

Прибедниться уместно. Остерман пожевал губами, подался вправо, потом влево.

— Стена… Ты сделал шаг…

Костлявый палец тыкал, чертил в воздухе, пояснял. Понимай так — отход с одной стороны приближает к другой, на тот же шаг. Эка мудрость, нашёл невежду! С Кампредоном мы, по сути, прощаемся. Дальше-то что? Изреки, провидец!

Палец закачался маятником, остановился, от крайностей удалённый равно.

— Ай, разбежался! — и глаза прищурились, наблюдая безрассудство. — Разбил себе лоб.

Да, поспешность вредна, было бы опрометчиво отвадить Кампредона, обидеть короля Франции, хоть и пренебрёг царской дочерью.

— Цесарского посла пока нет в Петербурге, — сказал князь. — Позвать бы…

— Будет… Англия заставит.

То есть придётся ему, перед лицом новой коалиции, протянуть руку старому союзнику. А пока не спешить, зорко выжидать, рассмотреть пристально манёвры соперников. Вывод разумный. Светлейший встал, «спасибо» сказал сердечно. Мнения, как и прежде бывало, совершенно совпали.

Неделю спустя — Остерман всё ещё недужен, но пересилил себя — собрался Сенат.

Рады бояре, давние сторонники Вены. Но громче всех ликовал Ягужинский, заметно в подпитии.

Жаркие споры разгораются в Сенате, Ягужинский неизменный сторонник Вены, в восторге от сей перемены ветров, пылко гвоздит коварный Запад.

— Исконная есть тактика Британии — разделять и властвовать, по учению Макиавелли. Доколе будем терпеть фарисея Кампредона? Француз, а инструкции из Лондона. Австрия нам алеат природный.

Ссылаясь на флорентийского политика, генерал-прокурор посмотрел на своего соперника, и светлейший отозвался запальчиво:

— У нашей макушки-царицы претензии к цесарю, касательно титула.

— Уладится, чай, — возразил тот. — Задом стоим к цесарю, от нас зависит… Он герцогу симпатизёр, герцог из его рук получит Шлезвиг. Сатисфакция её величеству.

— За неё не решай!

Князь применял обычную тактику — раззадоришь собрание, лучше узнаешь позицию каждого. И притом, как самый преданный слуга государыни, оберегал её престиж.

Толстой, познавший в бытность послом заточение в турецкой тюрьме, поделился тревогой — султан обнаглел, непобедимым себя мнит; снимет Франция узду — накинется.

— На юге фронт наш хлипок. Солдаты с ног валятся от голода. Пропадёт армия.

По существу спора не было, все склонны к цесарю, привычному алеату, речь об условиях. Остерман заключал дебаты под гул одобрения — да, рассчитать поворот, не расшибиться! Светлейший поглаживал ордена на груди, с улыбкой то снисходительной, то иронической, а временами скучал — ничем, мол, не удивили. Дослушав вице-канцлера, вскочил, минуту наслаждался тишиной.

— Наша матушка-государыня, — сказал он громко, внятно, — с нами в единомыслии.

Иноземец Еншау, понукаемый полицией, исполнил заказ — кожа великана Буржуа, основательно выдубленная, лоснится. Екатерина изволила погладить. Милостивый дар Кунсткамере, так же, как подушка, обшитая рыбьей кожей.

Мужик, соорудивший в зале Академии наук модель звёздного небосвода, награждён царицей щедро, заводит в слободе мастерскую, берётся делать шкафы для книг, кафедры профессорам, глобусы.

Магистр Байер [133], приехавший из Кенигсберга, напористый, тридцатилетний, овладевший многими языками, обещает дознаться, откуда произошли русские, где селились в древности, кто были их варварские вожди. Ожидаются французы — братья де Лиль [134], астрономы, в новом здании Кунсткамеры на Васильевском откроется обсерватория. Профессора, которые в Германии слыли еретиками и натерпелись от архипастырей, в Петербурге глаголют свободно. Одна беда — прививать доброе ученье почти некому.

Чтимый покойным царём Пуфендорф [135] тоже испытывал гонения, его книга «Обязанности человека и гражданина» переведена и по высочайшему повелению печатается.

Чины синодские не вмешиваются, покуда касается иностранцев, опекаемых свыше, но всякие шатания, возникающие на российской почве, изничтожают бдительно. Бродячих пророков, пустобрёхов, толкующих Священное Писание своевольно, карают строже. Раскольники при Петре откупались денежной пеней, теперь им житья не стало, и бегут они в чащобы, в лесные скиты, за Урал, за Иртыш, к землям вольным.

Сочинитель Иван Посошков из смрадной острожной ямы взят, помещён в Петропавловской крепости. Чище тут, суше, червей во щах меньше, и то спасибо. Спросили его однажды, отхлестав плетью, знался ли с английскими коммерсантами, о чём толковал, бражничал ли с ними, не пытались ли совратить его подкупом, гнусными речами. Он клятвенно отрицал.

Потом забыли его. Подозрения с него царица не снимает, он знакомец Федоса, да хотя бы и чист, но за пределами круга нужных ей и близких людей.

Пётр завещал ей армию и флот. Мать отечества внушает сие морякам на корабле, корабелам в Адмиралтействе. Туда привезли насос, купленный Татищевым в Швеции. Екатерина явилась, при ней поставили на судно, откачивали воду. Спрашивала — годится ли, лучше российских или хуже.

Её крестники — корабли, рождающиеся на стапелях, — она сама даёт им названия. Заложен, взметнёт весной паруса трёхмачтовый «Герцог Голштинский», отделать его приказано искуснейше фигурным деревом, кают-компанию — просторно, в расчёте на пиршества.

Красавцем сойдёт на воду…

Изыскать бы руль, коим можно было бы управлять взрослым человеком, как кораблём! Карл Фридрих позорит себя, с Анной разлад, наследник пока не ожидается. Шансов на шведский трон всё меньше… Елизавета шалая, боится венца, участь сестры отвращает, вся в порывах сердца, горячего тела, что для царевны непозволительно, ведь сплетничает Европа… Впрочем, дочь Петра в девках не засидится.