Мой ледокол, или наука выживать - Леонид Токарский

Был у нас ещё один сменный инженер, пьяница и хулиган. Поначалу он невзлюбил меня и начал ко мне придираться. Предположительно это произошло из-за Вальты. Через некоторое время я «чуть прижал» его в тёмном углу и на хорошем военно-морском сленге объяснил ему свою позицию. Потом мы с ним выпили водки и стали лучшими друзьями.

Рабочие смены были очень удобными для занятий английским языком. Для учёбы оставалось, примерно, часов семь-восемь в смену. Иногда, возвращаясь после обеденного перерыва в театр, я встречал моих бывших коллег с Невского Морского завода. Они рассказывали о заводских делах.

Расспрашивали о том, как идёт моё преподавание в институте. Я с юмором рассказывал, как гоняю студентов на экзаменах и зачётах, как они меня боятся и прочую ерунду. После этого заходил в театр, переодевался в грязный комбинезон и шёл менять подшипники в очередном вентиляторе.

Как я уже упоминал, существовало только два законных основания для выезда гражданина из СССР.

Одно из них — воссоединение разрозненных семей. В этом случае родственники, проживающие в Израиле, должны были выслать официальный вызов-приглашение на воссоединение семьи. Приглашение, заверенное нотариусом, должно было содержать гарантии материального обеспечения прибывающего в Израиль родственника. Выходило, что советская власть очень беспокоилась о благополучии приезжающего в Израиль еврея! С оригиналом приглашения-вызова еврей, желающий воссоединиться со своими израильскими родственниками, прибывал в ОВИР. — Отдел Виз и Регистрации, действовавший под контролем КГБ СССР. По предъявлении соответствующих доказательств родственности с людьми, приславшими приглашение, желающий воссоединиться регистрировался ОВИРом. После этого начинался практический процесс сбора и подачи документов для рассмотрения прошения о выезде.

Вторым теоретически законным способом являлся выезд за рубеж на основании Хельсинской Декларации Прав Человека, подтверждающей право каждого выбирать страну проживания. Это было законно с международной точки зрения, но неприемлемо с точки зрения советских властей.

СССР формально не признавал, что существуют советские граждане, желающие променять советское гражданство на гражданство другой страны. Через пропагандистские каналы заявлялось, что только умалишённый мог изъявить подобное желание! И отправлялись такие люди в психиатрические больницы. Сделать подобное заявление в те времена — означало переход в стан врагов советской власти. На основании Хельсинской Декларации советское правительство под различными предлогами не позволяло выезд из СССР. Причина такого сопротивления была понятна.

Они не могли санкционировать массовый побег своих граждан всех национальностей заграницу.

Я стал искать своих родственников в Израиле, И нашёл их. Удалось наладить связь с моей двоюродной сестрой, Батьей. Мы никогда не виделись и познакомились позже, уже в Израиле. Батья сосредоточила у себя все нити моих контактов со стороны Израиля. Батья послала мне вызов по почте. Я его не получил. Она послала второй вызов. Он тоже не дошёл. Потом — третий; четвёртый, пятый, шестой, седьмой. В результате, я не получил ни одного вызова по почте. Стало понятно, что мне просто не хотят передавать его. Дело начинало принимать другой оборот. Одна из опасностей, которая существовала в СССР, заключалась в том, что человек в таком положении терял минимальную защиту Западного мира. Когда гражданин-еврей подавал официальное заявление на выезд, его регистрировали официально. И отказывали ему в выезде тоже официально. Человек, прибывающий в «отказе», пользовался покровительством международных организаций.

Власти всегда принимали в расчёт возможную реакцию, поэтому и вели себя по отношению к отказникам в определённых «полузаконных» рамках. Если же они знали, что гражданин хочет уехать, но не давали ему возможность быть зарегистрированным, это уже опасно и равносильно объявлению его вне закона. Такого человека могли спровоцировать и посадить в тюрьму за любое уголовное преступление. Могли подсунуть наркотики. Могли спровоцировать драку, поножовщину. Могли просто задавить машиной на перекрёстке. И никто ничего не доказал бы по этому поводу. Вот этого я и боялся — был опыт. Знал, как решались такие проблемы в армии. Это очень плохой знак. Я начал писать заказные письма Министру связи СССР, затем в Президиум Верховного Совета, потом в ЦК КПСС.

Я указывал номера заказных бандеролей, высланных мне из Израиля.

Категорически протестовал против произвола властей по отношению ко мне. Министр связи ответил, что номера бандеролей, указанные мной, границы СССР не пересекали. Из Верховного Совета ответили — обращайтесь на почту, мы не видим здесь никакой политической подоплёки. Из ЦК КПСС не ответили. Я почувствовал, что кольцо сжимается, и решился на рискованный шаг. На утро явился в ОВИР и подал заявление с просьбой о выдаче разрешения на выезд из СССР на основании Хельсинской Декларации Прав Человека и о моём отказе от советского гражданства. Дежурный офицер ОВИРа приняла заявление и ничего не сказала. На следующий день мне позвонили по телефону домой и женский голос сказал, что мне отказано. Так я стал уже не евреем, который хочет уехать в Израиль, а политическим оппонентом Советской власти — официальным политическим отказником и борцом за права человека.

Через 30 лет я получил от Кембриджского Биографического Центра диплом, включающий меня в число 2000 знаменитых интеллектуалов двадцатого века за мой выдающийся персональный вклад в борьбу за права человека. Я и не предполагал, что путь в герои был таким коротким!

Глава 18

Рекогносцировка

Быть диссидентом в Советском Союзе совсем неплохо. Это была лучшая роль, которую мне когда-либо приходилось играть в жизни. Становиться героем и купаться в море женских гормонов и флюидов было приятно. Женщины боготворили меня. На самом деле не меня — а то, что я для них символизировал. Но выигрывал-то я, а не символ! Диссидент был для них героем, борцом за свободу, настоящим мужчиной. Я этим с удовольствием пользовался. Женщины идеализировали ситуацию, не понимая, что за всем подобным героизмом могла потом стоять грязная, вонючая параша, вонь давно немытых тел в камере и каменная, бесчувственная, невидимая стена власти. Женщины были наивны, красивы и чисты, как вино. Я пил это вино, как гусар, заглушая мысли о грядущих последствиях. Можно даже сказать, что я чувствовал и вел себя, скорее, как кролик, попавший в клетку к крольчихам. Когда в театре пронеслась весть о том, что появился диссидент, моя жизнь изменилась. Все хотели со мной познакомиться, хватали за фалды в коридоре, как будто я был не простым сантехником, а известным артистом балета. Один знаменитый режиссер, схватив меня за край комбинезона в своём кабинете, закричал во весь голос, что я — предатель Родины, и Родина должна меня за это наказать. Потом, широко улыбнувшись и указав в дальний угол потолка, где, видимо, по его сведениям, располагался микрофон для прослушивания, поднял большой палец правой руки и стал усиленно им размахивать в знак того, что он меня поддерживает.