Я умер вчера - Александра Маринина

Страх перед грязью был у моей матушки просто патологическим, и это становилось в период обострений болезни основной темой ее выступлений. В таких случаях она громко и по нескольку часов подряд вещала в пространство о крысах, которые наводнили город и разносят заразу, о врагах народа, которые ведут специальные разработки в тайных лабораториях с целью создать препарат, который сделает ядовитым и смертоносным обыкновенную бытовую и уличную пыль и тем самым изведет на корню всех русских, а также о коррумпированном правительстве, которое умышленно не борется с грязью, дабы заставить честных граждан покупать чистящие средства, поставляемые из-за рубежа, и таким образом наживается, так как средства эти, разумеется, низкого качества и экологически вредные, а зарубежные фирмы дают нашему правительству огромные взятки за заключение контрактов на поставку. Логическим выводом из всего вышесказанного было то, что все кругом – сволочи и вредители, а доверять можно только родной отечественной хлорке.

Пришлось идти на обман, другого пути я не видел.

– Мама, нам с Викой придется уехать года на два, на три, нам предлагают очень интересную работу за пределами Москвы, и я не могу допустить, чтобы ты осталась здесь совсем одна. Давай подумаем о том, чтобы рядом с тобой кто-то был. Можно, например, найти приличную женщину, которая будет с тобой жить…

– И пачкать мою квартиру? – с негодованием прервала меня мать. – Еще чего! Убирать за чужими я не собираюсь.

– Она сама будет убирать, – терпеливо объяснял я, – и в магазин будет ходить, и ухаживать за тобой, если ты заболеешь.

– Она уберет! – с нескрываемым презрением фыркнула она. – Два раза махнет тряпкой – и готово. Нет, я никому не доверяю, я все должна делать сама.

– Не забывай, ты инвалид, ты не всегда сможешь делать все сама, а у меня душа будет спокойна, если я буду знать, что рядом с тобой есть помощница. Мама, пойми, я не смогу уехать из Москвы, если ты останешься одна. Ты что, хочешь, чтобы я загубил свою карьеру? Дай мне возможность нормально работать и зарабатывать деньги, в конце-то концов! Пусть тебе никто не нужен, но ради меня ты можешь согласиться? Ради меня.

– Интересно ты рассуждаешь, – язвительно заявила мать. – У тебя что, денег нет?

– Представь себе, нет, – тут же солгал я. – Все, что я заработал, ушло на квартиру, я до сих пор не рассчитался с долгами. Поэтому мне нужно зарабатывать больше. А квартиру на время моего отсутствия я сдам за хорошие деньги, и это тоже будет доход.

– Зачем тебе столько денег? Ты одет, обут, сыт, даже на машине ездишь. Куда тебе еще? Откуда эта жадность, Саша? Я не понимаю нынешнее поколение. Вот я в молодости имела одно пальтишко на все четыре сезона и была счастлива, потому что у других и этого не было.

Она начала заводиться и битых полчаса читала мне лекцию про достоинства сталинских времен и про царящий ныне в России бардак, про мою жадность и безнравственность и про то, какую чудовищную жену я себе выбрал.

– Я знаю, зачем тебе деньги! – визжала мать. – Это она, это все она из тебя кровь сосет! Ей нужны тряпки, побрякушки, развлечения, недаром она детей не рожала, ей нужны только удовольствия, а не заботы! А ты как телок послушный идешь у нее на поводу и ничего не видишь! Я уверена, что она тебе изменяет, и деньги ей нужны на молодых любовников, а ты готов бросить старую, беспомощную мать, чтобы потакать ее прихотям!

Я похолодел. Не зря, видно, говорят, что у сумасшедших появляется удивительная проницательность, какое-то ясновидение, они смотрят на мир совершенно другими глазами и умеют видеть то, чего не видит никто. Как она почувствовала это в Вике? Даже для меня, прожившего с женой бок о бок столько лет, эта сторона ее личности оказалась неожиданной, а мать, оказывается, давно это знала.

– Ты говоришь, тебе нужны деньги? – продолжала она. – Ты в долгах? А на какие, позволь спросить, средства ты собираешься нанять мне помощницу?

– Она будет работать бесплатно, за жилье. Она будет жить здесь, с тобой, в этой квартире. Ты завещаешь квартиру ей, и за это она будет тебе помогать.

– Конечно! Она будет мне помогать как можно скорее отправиться на тот свет. Как будто я не знаю! Я, слава Богу, еще пока в своем уме.

– Хорошо, если ты боишься недобросовестной компаньонки, можно продать квартиру и на эти деньги жить в очень хорошем интернате для пожилых людей, где за тобой будет прекрасный уход и где тебе не будет скучно и одиноко. Может быть, ты даже встретишь там человека, за которого выйдешь замуж. Такое случается очень часто. Зато в интернате ты не будешь опасаться, что кто-то желает твоей смерти.

– Ни за что, – отрезала мать. – Там все заросло в грязи. Я же не могу каждый день собственными руками мыть весь этот вонючий приют.

Все ясно, добром мне ее не уговорить. Собственно, мне и не нужно ее уговаривать, достаточно оформить документы о признании ее недееспособной и о моем опекунстве, и можно спокойно решить все вопросы без ее согласия. Продать квартиру, благо она приватизирована, и оплатить интернат. Но мне ужасно не хотелось этого делать. Как-то не по-людски… Я хотел, чтобы мать осознала ситуацию и согласилась со мной, чтобы потом она не говорила на каждом углу, что родной сын ее обобрал, выкинул из квартиры и пристроил в приют.

Она будто прочитала мои мысли.

– Разве думала я, что доживу до этого страшного дня? Родной сын хочет выжить меня из моей собственной квартиры и выкинуть на улицу! А все потому, что не может справиться со шлюхой-женой, которая наставляет ему рога. Ты безвольное глупое существо, – она вперила в меня указательный палец, – твой отец был бы в ужасе, если бы узнал, какой идиот у него сын. Он столько сил вкладывал в твое образование, он так гордился тобой, когда ты был маленьким. Какое счастье, что он не видит, во что ты превратился! У тебя все мозги ушли туда, где ширинка, ты думаешь только о том, как бы заслужить одобрение своей проститутки, чтобы она тебе давала хоть раз в месяц. Мне стыдно, что у меня такой сын. Убирайся!

Я молча вышел в прихожую и стал надевать куртку. Мать осталась в комнате, не сделав попытки меня проводить. Когда я уже открыл входную дверь и сделал шаг на лестничную площадку, вслед мне донесся ее пронзительный голос:

– Ты умер! Для меня ты умер! Считай, что ты покойник!

Я ринулся вниз по лестнице, не дожидаясь лифта. Конечно, нельзя воспринимать эти крики всерьез. Она сумасшедшая, больная пожилая женщина, и, конечно же, она не желает мне смерти, ведь я – ее единственный сын. Просто она не соображает, что делает и что говорит, и я не имею права обижаться на нее. Но каким-то десятым чувством я понимал, что ее последние слова были вызваны не злобой и не раздражением. Это опять было то самое ясновидение, которое встречается у сумасшедших. Она права, я действительно умер. Правда, в последние дни я ожил, но ведь покойником я пробыл достаточно долго, и это не могло пройти без следа в столь короткое время. А может быть, дело вообще не в этом? Может быть, моя сумасшедшая мать чует, что за мной по пятам ходит киллер? Неужели Вика не отменила заказ? Но почему, почему? Завтра мы получим свидетельство о разводе, и она будет свободна и богата.

Тьфу ты, Господи, ерунда какая! Уланов, ты ли это? Возьми себя в руки и прояви хладнокровие. Ты что, пытаешься анализировать поведение своей жены, опираясь на выкрики сумасшедшей матери? Тоже мне, нашел источник вселенской мудрости. Ты еще пойди в милицию и заяви на коррумпированных членов правительства, которые берут взятки за заключение контрактов на поставку экологически вредных чистящих препаратов. А что? Мать же тебе говорит об этом регулярно, так почему не поверить в ясновидение и в этом вопросе?

Мне стало немного легче. В самом деле, о чем я говорю? Какое ясновидение? Тот факт, что мать сегодня разоралась на тему Викиной неверности, просто попал в струю, а ведь если вспомнить, то она это заявляла всегда. Все годы, что я был женат на Вике, мы вынуждены были слушать ее бесконечные пассажи по этому поводу, и степень тонкости или грубости намеков варьировалась исключительно в соответствии с состоянием психического здоровья. Если мать была в ремиссии, ее высказывания были не более чем просто оскорбительны, вот как сегодня, если же наступало обострение, а длилось оно, как правило, от нескольких дней до двух-трех недель, то речь ее, адресованная Вике, становилась нецензурной и изобиловала ненормативной лексикой. А Вика мужественно все это сносила, еще и меня успокаивала, уговаривала, чтобы я не сердился на мать, потому что она больна и не ведает, что творит. Бедная девочка… Пусть она получит то, что хочет. В конце концов, она это заслужила.

На машине я доехал до ближайшего метро и зашел в вестибюль в поисках телефона-автомата, с которого можно звонить по карте. Я терпеть не могу жетонные автоматы, они вечно неисправны, глотают жетоны и не соединяют, а кроме того, через короткие промежутки времени надрывно и угрожающе пищат, требуя очередной добавки. Телефон нашелся, и я позвонил Лутову.