Геометрия и "Марсельеза" - Владимир Демьянов

В крепости заперся шестидесятилетний атлет Джезар-паша, правивший городом на правах визиря. Он был одновременно и министром, и канцлером, и казначеем, и секретарем, исполняя порою обязанности повара, садовника, судьи и палача. Джезар не обольщался на счет своих возможностей оборняться и уже подумывал о сдаче. Но аллах милостив даже к палачам: в Акку пришла эскадра английского капитана Сиднея Смита, который по пути захватил флотилию Бонапарта, доставлявшую морем артиллерию и снаряды.

Осада затянулась. Чтобы пробить брешь в стенах крепости, нужны были ядра и ядра, а их-то не было. Поэтому пришлось пойти на хитрость: солдатам объявили, что им будут платить за каждое ядро от восьми до двадцати су в зависимости от калибра.

«Занимательно было смотреть, — пишет один из очевидцев, — как солдаты выстраивались на берегу, становясь мишенью для англичан, и лишь только успевали вызвать стрельбу с судов, кидались наперегонки за бомбами». Собрав все свои пушки и мортиры, все свои и чужие ядра, Бонапарт пробил-таки бреши в укреплениях и приготовился к штурму: он спешил, ибо хорошо понимал, насколько серьезно подрывает его престиж этот захудалый городишко. Он созвал военный совет, чтобы спросить мнение своих генералов. Все согласились с Бонапартом. Один лишь Клебер молчал. Когда же Бонапарт в упор спросил генерала о его мнении, тот ответил: «Конечно, кошка пройдет через такую брешь…» Бонапарта возмутило столь неприятное и резкое суждение, но не остановило его. Главнокомандующий приказал идти на штурм.

Борьба началась ожесточенная. Выражаясь словами того же Клебера, турки бились, как христиане, а христиане — как турки. Невзирая на всю свою храбрость и ловкость, французы были вынуждены отойти с большими потерями.

Осада провалилась. Ни хитроумные подкопы и подрывы больших зарядов, ни артиллерийский обстрел, ни дерзкие атаки успеха не дали. В тяжелом бою получил смертельную рану и скончался начальник инженерных войск Кафарелли, руководивший всеми саперными работами. В полубессознательном состоянии лежал в палатке тяжело больной Монж. Лихорадка ли, чума ли, другая ли болезнь его свалила — толком не знали. Полное физическое истощение и тяжелое моральное состояние своего друга видел Бертолле и потому переселился в его палатку. В течение трех недель знаменитый химик, пренебрегая опасностью заразиться, не отходил от постели знаменитого математика. Больного ежедневно посещал Бонапарт. Видимо, он помнил о том обещании, которое дал в Париже супруге Монжа: «…Я не отпущу его от себя ни на шаг…» Он даже начал издавать специальные бюллетени о действиях армии и о ее успехах настоящих и мнимых, чтобы поднять дух Монжа и как-то помочь медицине.

Дело, однако, если и шло на поправку, то очень туго. Неудачи войск, безуспешно осаждавших крепость, усугубляли страдания математика. Как инженер, отлично знающий фортификацию, Монж видел, что давно истекли сроки, которые могла бы выдержать сухопутная крепость при правильной осаде. Здесь же перед Бонапартом была крепость, неустанно снабжаемая с моря. Осаждать ее можно целую вечность.

Увидев бесперспективность и даже опасность дальнейшего пребывания своих войск у стен Акки, когда можно было ожидать появления в Египте новых турецких армий, Бонапарт снял осаду.

«Этот дьявол Сидней Смит испортил всю мою карьеру, — говорил он впоследствии, — Если бы я овладел Аккой, я надел бы тюрбан и нарядил бы мою армию в широкие шаровары… Я стал бы императором Востока и пришел в Париж через Константинополь!»

Капитан Сидней Смит и в самом деле был калач тертый. Этот человек со складом характера, не менее авантюрным, чем у Бонапарта, провел жизнь, полную приключений. Он служил в английском, шведском и турецком флоте, воевал в Америке и во Франции, сидел и в парижской тюрьме и в английском парламенте… Через полтора десятка лет после осады Акки, когда речь шла о дележе империи Наполеона, он выступал в Вене как представитель Швеции, уже будучи адмиралом.

Захудалый городишко Акка, «эта песчинка», из-за которой рухнули завоевательские планы Бонапарта, осталась в истории самой восточной точкой, до которой ему удалось добраться.

Обратный путь в Египет был ужасен. Сто двадцать часов ходьбы по пескам среди ужасающего зноя. Именно ходьбы, потому что Бонапарт приказал всем спешиться и сам шел пешком. На лошадях везли раненых. А тех, что болели чумой, оставили умирать в пустыне. Так окончился этот поход Бонапарта. Он обошелся завоевателю Востока в три тысячи солдатских жизней.

В Каир вошли под гром пушек и музыку оркестра. Каждый солдат выглядел молодцевато и нес пальмовую ветвь… На театральные зрелища великий полководец был большой мастак.

Приказа не было

— Фортуна! Не оставь меня и теперь! — воскликнул некогда генерал Бонапарт, первым спрыгивая на африканский берег. И фортуна благоволила корсиканцу.

Ей же, видимо, было угодно, чтобы он первым и покинул Египет, бросив свои войска и уже бесперспективное дело колонизации этой богоспасаемой земли. Армию он оставил на попечение генерала Клебера, от которого ухитрился скрыть даже факт своего внезапного отъезда во Францию. Клебер получил от Мену пакет с приказом о своем назначении главнокомандующим восточной армией, когда Бонапарт был уже под парусами.

Отъезд походил на бегство. Но ведь своевременное бегство — победа! Так по крайней мере говорили турки. И вполне может быть, что именно этой пословицей руководствовался Бонапарт, когда отдавал приказ контр-адмиралу Гантому подготовить к походу два фрегата, ничего не говоря о целях приготовления. Люди, которых он решил взять с собой, получили запечатанные письма, их надлежало вскрыть в определенный час в определенном месте на пустынном морском берегу.

Все происходило в глубокой тайне. Никто не смог взять с собой даже личные вещи. Об одном лишь позаботился предусмотрительный генерал: наиболее ценные из находок, сделанных учеными на египетской земле и наиболее важные результаты их трудов были непременно взяты. Поэтому завесу глубочайшей тайны пришлось немного приоткрыть. Кроме самого Бонапарта, о предстоящем отплытии знали еще трое. Гаспар Монж был в их числе. Он тяжело страдал от того, что не чувствовал за собой никакого морального права оставлять своих друзей по институту, но в то же самое время не имел права ослушаться Бонапарта и не поехать. Совесть мучала Монжа еще и потому, что вся эта затея с Египтом, так или иначе связанная с его именем, оказалась химерической, а также и потому, что обязанность молчать о своем отъезде делала его соучастником в обмане стольких несчастных французов, остающихся на этой несчастной арабской земле… Но что делать, что делать!.. Вести из Европы были ужасные. Суворов разбил французскую армию и отобрал Италию. Директория, погрязшая в воровстве и разврате, потеряла всякий авторитет. Все плоды итальянской кампании утрачены. Австрийцы — у ворот Франции. Бедная французская республика… Она явно катится к гибели. Товарищи Монжа по институту, озабоченные его необычайной задумчивостью и странным доведением, тщетно пытались выведать причину: Монж упорно уклонялся от ответа. Он кашлял, вздыхал, мычал и, казалось, даже стонал, как будто его пытали.

Ничего не объясняя, геометр отдал друзьям свои книги и все, что было из продовольствия. Доброта выдала ученого. Не сказав ни единого слова, он открыл тайну. Члены института поняли, что руководитель их покидает. Когда перед подъездом показалась карета главнокомандующего, приехавшего за Монжем, не оставалось уже никакого сомнения, что случилось что-то непоправимое. Еще более озабоченные своей судьбой, молодые исследователи Египта с тоской смотрели вслед удаляющемуся экипажу…

Немало воды унесет Нил в Средиземное море, немало крови еще прольется в боях с англо-турецкой армией, пока не будет подписан мир, по которому «представители французской администрации, члены Комиссии наук и искусств увезут с собой все необходимые им бумаги и книги, включая и те, которые они купили в Египте», и выроют из земли фараонов свинцовый гроб с прахом своего любимого генерала Клебера. Кто бы знал, что этот бесстрашный воин и великий жизнелюбец падет от ножа религиозного фанатика Сулаймана из Алеппо. Прах сирийца Сулаймана никто выкапывать не будет, ибо по решению французского суда и «согласно с обычаями страны» за это злодеяние французы ему сначала сожгут правую руку на костре, затем посадят его на кол, а потом выбросят тело в поле на съедение хищным птицам. Все это будет исполнено в строгом соответствии с решением суда, и молодой сириец выдержит все пытки в гордом молчании.

Пройдет еще немало времени, будет еще не одно восстание и в Каире, и в других городах и селениях, прежде чем арабский историк запишет в своей летописи о французах: «Их владычество прекратилось, и они эвакуировали крепости и город ночью в пятницу 21 сафара. Слава Аллаху, господство которого не имеет конца и власть которого неизменна».