Безмолвная ярость - Валентен Мюссо

лежавший между последними страницами. Я оставила его там, где нашла.

Она достает маленькое черно-белое фото — на удостоверение личности или на паспорт. Это моя мать, еще моложе, чем на моем снимке. Ей лет шестнадцать, не больше; волосы собраны в пучок, глаза очень светлые, почти прозрачные. Я так взволнован, что не могу задать вопросы, теснящиеся в голове.

— Я часто спрашивала себя, кто она? И предположила, что это именно та Дениз, что подарила сестре книгу. У нас дома никогда не было таких красивых изданий. Нина, должно быть, очень радовалась подарку…

Марианна перечитывает посвящение вслух, как будто ищет, что могло ускользнуть от нас. Элизабет Янсен хмурится, вдруг вспомнив наш вчерашний разговор.

— Дениз — ваша мать?

— Да, но я не знал, что это ее имя.

— Не понимаю… Значит, ваша мать сменила имя?

— Она называет себя Ниной — наверняка с тех пор, как покинула дом Святой Марии. Ниной Янсен, если быть совсем точным…

Марианна видит, что я больше не в состоянии продолжать разговор, и перехватывает инициативу.

— Все это покажется вам странным, но Тео еще несколько дней назад не знал, что его мать жила в том доме. Нам неизвестно, как долго. Видимо, она присвоила личность вашей сестры после того, как покинула дом Святой Марии — возможно, сразу после смерти Нины.

— Но зачем?

— Это посвящение — подсказка. Девушки, судя по всему, были очень близки. Ясно, что они встретились в доме Святой Марии. Мы до сих пор не понимали, что могло их связывать. Все указывает на то, что мать Тео приехала во Францию меньше чем через год после смерти вашей сестры, чтобы начать новую жизнь. Тео не знал, что она родилась в Швейцарии.

Элизабет Янсен улыбается мне.

— Простите за вопрос… ваша мать еще жива?

— Да.

— Почему бы вам деликатно не расспросить ее о том, что произошло?

Я смотрю этой женщине прямо в глаза. Возможно, дело в моей впечатлительности, но я вдруг нахожу в ней поразительное сходство с ее сестрой.

— Моя мать уже почти неделю не говорит ни слова. Она сидит в тюрьме за покушение на убийство.

* * *

По крайней мере, так я думаю, прощаясь с Элизабет Янсен, но не успеваю даже дойти до машины, как мне звонит Гез.

— У меня плохие новости, Тео. Одна новость — очень плохая — заключается в том, что Грегори Далленбах скончался от полученных ран два часа назад. Он мертв.

Я останавливаюсь посреди улицы, Марианна продолжает идти вперед. Адвокату больше ничего не нужно говорить, чтобы я осознал ситуацию. Теперь, когда Далленбах мертв, моей матери будет предъявлено обвинение в убийстве, возможно, преднамеренном. Ей грозит пожизненное заключение.

6

Бар отеля практически опустел. Зрение у меня не в фокусе — в номере я снял линзы, а очки взять забыл. Это место, все в темных деревянных панелях и люстрах в стиле барокко, душит меня. Жаль, что мы не пошли в более современный паб или бар. Я незаметно делаю знак бармену, чтобы повторил заказ. Мы сидим далеко от стойки, я плохо его вижу и не уверен, что он меня заметил.

Марианна, которая все еще допивает первый бокал, бросает на меня предостерегающий взгляд — вам следует остановиться, это уже третий, — но вслух ничего не говорит. Надеюсь, она не подозревает, что я начал еще до ее приезда.

— Будем объективны, Тео: мы продвинулись вперед. Наш визит к Элизабет Янсен не был бесполезным. Теперь у нас появилось более четкое представление о том, что могло произойти. И есть имя: Дениз.

— Не могу представить, что маму так зовут.

— Тем не менее это она, сомнений почти не осталось. Я собираюсь просмотреть все архивы дома Святой Марии от «А» до «Я», чтобы попытаться найти ее досье. Не важно, сколько времени это займет.

— Не нужно. Нет повода искупать вину.

— «Искупать вину»? Вы о моем отце? — спрашивает она, резко вскинувшись.

Алкоголь ударил мне в голову; я боюсь, что все испортил этим глупым замечанием.

— Простите меня, Марианна, это было неуклюже и бестактно, я совсем не то имел в виду…

Она быстро убирает прядь волос за ухо — жест, который, как я успел заметить, указывает на некоторую нервозность.

— Я не виню вас. Я предпочитаю честность. Стала бы я заниматься всем этим, если б мой отец не был директором дома Святой Марии? Может, и нет, понятия не имею… Что я знаю точно, так это то, что помощь, которую я пытаюсь вам оказать, выходит далеко за рамки моей работы. Меня тронула ваша история, Тео, история вашей семьи, и я не хочу останавливаться на достигнутом… То, что случилось с Ниной и Дениз, случалось с тысячами их ровесниц. Я должна проявлять к ним интерес не только ради реабилитации, но и для того, чтобы о них не забывали. Так что я вполне могу потратить несколько часов, чтобы снова погрузиться в чертовы досье, если это поможет нам продвинуться…

Я улыбаюсь. Ее реакция меня успокаивает. Подходит бармен и ставит передо мной новый бокал. В отличие от меня, видит он хорошо.

— Марианна, я считаю, что Нина и моя мать были не просто подругами…

— В каком смысле?

— Дениз подарила Нине фотографию и прямо написала в посвящении: «Люблю тебя». А потом взяла имя Нина. Это нетривиально. Для нее это был не просто способ изменить свою личность. В конце концов, она могла взять любое имя из телефонного справочника. Я считаю, что это был акт любви. Последнее, что она могла сделать для подруги. Только не говорите, что эта идея не приходила вам в голову…

— Верно, но я не осмеливалась произнести это вслух.

— Меня это нисколько не смущает; я даже думаю, что это многое объяснило бы в отношении моей матери. Вряд ли ее привлекали мужчины.

— Но у вас был отец, Тео. Вы говорили, что их любовь…

— Да, это была особая, исключительная любовь, но, кроме моего отца, у нее не было никаких отношений, хотя она была очень молода, когда овдовела. Что, если в ее жизни было только две настоящие любви, которые стоили всех остальных, гипотетических?

— Звучит красиво.

Я делаю глоток.

— Что, если мы с самого начала шли по ложному пути?

— То есть?

— Вдруг мама отомстила Далленбаху не за то, как тот поступил с ней, а за то, что сделал с Ниной?

Я вижу проблеск интереса в глазах Марианны.

— Она отомстила за подругу? За насилие со стороны этого врача?

— Не обязательно.

— Тогда за что?

— Далленбах точно присутствовал при родах: возможно, он не сделал всего, что должен был, чтобы спасти ее, а может, допустил медицинскую ошибку, которая стоила Нине жизни… Как бы там ни было, моя мать его