Безмолвная ярость - Валентен Мюссо

набрала вес и расцвела. И каждое утро, стоя обнаженной перед зеркалом в своей спальне, находила себя все более привлекательной, как если б отстраненно рассматривала греческую статую или полотно в музее.

С каждым днем она все яснее осознавала собственную пугавшую ее красоту.

Однажды вечером, когда родителей не было дома, Дениз после наступления темноты впустила Тома в свою комнату. Он ушел ранним утром, предусмотрительно выглянув в окно. В следующие дни она ждала его дома после уроков. По прошествии нескольких недель, ошеломленные пылом зарождающейся страсти, они уже вынашивали план сбежать и пожениться, хорошо понимая, что из-за разницы в социальном положении, большей, чем разница в возрасте, родители Дениз никогда не согласятся на этот брак. И время ничего не исправит. На каникулах, которые позволили им видеться, они торжественно пообещали друг другу осуществить свой план. Перспектива возвращения в интернат или безрадостной жизни без будущего приводила Дениз в отчаяние и укрепляла ее решимость. Ничто не удерживало девушку в Женеве. То, что еще несколько недель назад показалось бы ей безумием, теперь рассматривалось как ошеломляющая очевидность. Тома рассказал о живущем в Риме кузене, тот был готов приютить их. У любовника Дениз имелись небольшие сбережения, на которые можно было жить вместе. Он продолжил бы свое образование в Италии или преподавал бы, готовый согласиться на любую работу, лишь бы быть рядом с ней. Что касается Дениз, она была полиглоткой и получила лучшее образование: через несколько лет ей будет легко найти занятие по вкусу.

За день до возвращения в школу-интернат, на рассвете, Тома ждал ее в своей машине в двух кварталах от особняка. Дениз положила в чемодан всего несколько вещей, не взяла ничего памятного, предпочтя оставить позади все, что связывало ее с Женевой. Она была уверена, что настоящая жизнь только начинается.

Отправившись с легким сердцем в путь, они были задержаны на границе и в тот же день доставлены обратно в Женеву.

* * *

Теперь Нина поняла вопросы, которые Дениз задавала ей в тот ужасный вечер в ванной. «У тебя был парень? И они не согласились с тем, что ты проведешь с ним всю жизнь?» Убежденная, что многие девушки попали в дом Святой Марии по той же причине, она спроецировала на нее свою собственную историю.

— Ты потом видела Тома?

— Один раз, — ответила Дениз со слезами на глазах. — Мой отец угрожал выдвинуть обвинения в растлении малолетних и разрушить репутацию семьи, если Тома попытается связаться со мной. Я никогда не видела отца таким сердитым! Обычно он избегал ссор и не беспокоился о том, что может со мной случиться. Но тогда… Через несколько дней после нашего возвращения в Женеву я получила письмо от Тома: конверт был вскрыт, когда родители отдали его мне.

— Что он написал?

— Просил прощения за причиненный вред, сожалел, что хотел давать мне уроки в Италии. Он объяснил, что наши отношения были ошибкой и что нам нужно перевернуть страницу, не пытаясь встретиться снова.

— Его заставили написать письмо, иначе и быть не может!

— Сначала я тоже так подумала, решив, что это просто способ усыпить бдительность моих родителей. Я даже притворилась, что плачу, выглядела отчаявшейся, чтобы не возбуждать их подозрений. В течение нескольких часов я искала в его письме фразу, простую фразу, которая могла бы все объяснить, но так и не нашла, и потому ждала от него знака, убежденная, что он сделает все возможное, чтобы связаться со мной…

Нина хорошо представляла, что сейчас услышит.

— И ничего не случилось?

— Нет. Когда мои родители дней через десять отправили меня обратно в школу-интернат, я сбежала первой же ночью, чтобы воссоединиться с любимым. Но Тома не обрадовался. Он признался, что был совершенно искренен в письме, что любые отношения между нами стали невозможными. Я рыдала, умоляла его, проклинала и даже била, но ничего не смогла изменить. Он пригрозил позвонить моим родителям, если я не уйду. В конце концов я подчинилась и всю ночь бродила по улицам…

— Почему он так себя повел?

— Оказался трусом, наверное… Ты не знаешь моего отца: он может быть ужасен, его все боятся. Я предполагаю, что Тома отнесся к угрозам всерьез: он боялся ареста и загубленного будущего. А может, не любил меня так уж сильно…

— Что было дальше?

— Рано утром я вернулась в интернат, где уже заметили мое исчезновение. А Тома предупредил моего отца.

— Нет! Он не мог!

— Еще как смог… Предпочел взять на себя инициативу, чтобы никто не подумал, будто это он захотел снова меня увидеть. Я поняла, что все кончено. Отец решил, что я представляю опасность для семьи и не приму прежнюю жизнь. Оставлять меня в интернате было немыслимо. Кто-то из друзей помог ему найти заведение с более строгим режимом, откуда я не смогла бы сбежать… Я оказалась здесь. Никогда не думала, что мои родители могут запереть меня в подобном месте.

— Их обманули, не объяснили, что такое дом Святой Марии на самом деле?

— Ну уж нет! Они прекрасно знали, что делали. Даже не отвезли меня сами — предпочли ничего не видеть и не мучиться угрызениями совести.

— Ты очень на них злишься?

Лицо Дениз сделалось непроницаемым.

— Нет. Они открыли мне глаза на Тома и свою истинную природу. Мои родители всегда считали меня чем-то вроде аномалии, мешающей их жизни. Мнение отца с матерью больше не имеет для меня значения. Их больше нет. Я уверена, что никогда не вернусь домой. Никогда. Лучше умру…

5

На следующий день после посещения дома Святой Марии мы с Марианной ближе к обеду уезжаем в Женеву. Она настояла на том, чтобы пойти со мной, и я не стал отговаривать ее, хотя из-за этого ей пришлось отменить занятия. Мое сражение в какой-то мере стало ее сражением, но помощь, которую она мне оказывает, не совсем бескорыстна: Марианне нужно разобраться в этом деле, чтобы освободиться от семейного бремени, искупить наивность отца, который, пусть и с лучшими в мире намерениями, работал на репрессивную и жестокую систему.

Уговорить Элизабет Янсен встретиться было нелегко. Я позвонил ей по номеру, который раздобыл «бывший» Марианны, и сразу почувствовал, как она колеблется: одно упоминание имени сестры пробудило призраков, от которых она с трудом избавилась и не собиралась пускать в свою жизнь. О своих намерениях я почти ничего не сказал, сделав упор на исследовательской работе Марианны. Разговор вышел короткий и напряженный. «Мне нужно подумать», — сказала она мне, прежде чем повесить трубку, но вечером перезвонила и сообщила, что готова встретиться, желательно в общественном месте, и у меня возникло ощущение, что