Безмолвная ярость - Валентен Мюссо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет, — отвечает Марианна, — ни в коем случае.
— Короче, Нину поместили на ферму. Мы редко получали известия от опекуна, который сказал нам, что все идет хорошо, но в прошлый раз мы уже слышали нечто подобное… Нина пробыла там два месяца, а потом хозяева захотели от нее избавиться.
— Почему?
— Опекун нам не объяснил: семьи не были обязаны обосновывать свое решение. Он просто заявил, что Нина создает проблемы, где бы она ни оказывалась. Конечно, если б мы тогда знали правду, все было бы иначе…
— «Правду»?
Элизабет Янсен кивает, но не сразу отвечает на мой вопрос.
— Опекун нашел сестре место в том доме в Лозанне, который, кажется, имел очень хорошую репутацию и был востребован. Мама, естественно, пришла в восторг — она предпочитала, чтобы Нина находилась в интернате, а не в приемной семье, надеясь, что дочь сможет продолжить учебу и начать все сначала.
Мы с Марианной обмениваемся смущенными взглядами, которые Элизабет перехватывает и замечает:
— Я знаю, мама была очень наивной. Или, скажем так, предпочитала ничего не видеть. Я не знала, что Нина беременна. Моя мать скрыла это от меня, чтобы не расстраивать, а может, ей было стыдно… Значительно позже я смогла восстановить ход событий. Мама не собиралась заботиться о Нинином ребенке: директор дома Святой Марии объяснил, что сам обо всем позаботится и младенца без труда усыновят. По-видимому, в такой практике не было ничего исключительного.
Я нетерпеливо похлопываю себя по колену.
— Вы знаете, кем был отец?
— Нет. Моя мать или не хотела мне этого сказать, или сама не знала. Нина не могла забеременеть, пока жила дома, не получается по срокам. Значит, все произошло на ферме. Судя по тому, как быстро семья избавилась от нее, думаю, что с моей сестрой жестоко обращались, когда она там работала. У меня нет абсолютно никаких доказательств, но я почти уверена в этом.
Наступает тишина. Элизабет медленно допивает чай. Она глубоко потрясена сделанными признаниями. Разговор стал настолько деликатным, что я предпочитаю передать слово Марианне.
— Это правдоподобное предположение. Дети или подростки, помещенные в семьи, часто подвергались сексуальному насилию. Они внезапно оказывались на самом низком уровне нового окружения и, не способные защитить себя, становились легкой добычей. А если защищались, им грозило наказание или их обвиняли в мнимых проступках. Именно так поступили с вашей сестрой.
— Я рада, что кто-то еще так думает. Я очень редко рассказывала об этом периоде своей жизни даже близким. Мы всегда немного подозрительно относимся к несчастью других, а я не хотела, чтобы кто-то поверил, будто Нина каким-либо образом виновата в том, что с ней случилось.
— Мы знаем, что она ни в чем не была виновата, мадам. Я изучила достаточно случаев, сопоставимых с историей вашей сестры, чтобы утверждать это с полной уверенностью… Ваша мать или вы сами были когда-нибудь в доме Святой Марии?
— Она съездила один раз, когда узнала, что Нина беременна, но меня с собой не взяла — хотела, чтобы я ничего об этом не узнала. Помню, что она вернулась расстроенная. Позже, спустя много времени после смерти Нины, мама рассказала, что в тот день они очень сильно поссорились из-за ребенка. Впервые в жизни Нина казалась по-настоящему уверенной в себе. Она была полна решимости во что бы то ни стало оставить малыша себе, но была не вольна делать то, что решила: моя мать уже подписала целую кучу бумаг на усыновление. Такая ситуация сегодня показалась бы безумной, но в то время это мало кого шокировало.
Элизабет Янсен глубоко вздыхает, прежде чем продолжить:
— Нина умерла в декабре шестьдесят седьмого года, во время родов. Впрочем, я так и не узнала, почему это случилось. Ребенок выжил. Это была маленькая девочка, которую сразу же удочерили, как и планировалось с самого начала. Понимаете, наша тогдашняя жизнь перевернулась с ног на голову: моя мать чувствовала себя глубоко виноватой в том, что бросила Нину на произвол судьбы, а я так и не оправилась от ее смерти. Я была еще очень молода и привязана к сестре, хотя мы жили в разлуке. Не проходит и дня, чтобы я не думала о ней, ни одного дня. Поэтому, когда вы вчера позвонили…
— Нам очень жаль, что мы заставили вас вспомнить те тяжелые времена. Нина случайно не рассказывала вашей матери о враче, который работал в доме Святой Марии?
— О враче?
— Да, его звали Грегори Далленбах.
— Моей матери, к сожалению, больше нет, но, если вы спросите меня, я не верю, что Нина была с ней откровенна. Я не помню, чтобы они переписывались, а их единственная встреча была связана с беременностью.
Я пользуюсь минутой тишины, чтобы достать фотографию. То, что было лишь смутным предположением, когда я пришел в эту квартиру, превратилось в уверенность.
— Это ваша сестра, не так ли?
Элизабет потрясена.
— Да, это она. Откуда у вас это фото?
— Нашли в архивах, — отвечает Марианна. Я рад, что она солгала ради меня. — Но мы не были уверены… Узнаёте девушку рядом с ней?
Мы готовы к отрицательному ответу, так как она никогда не бывала в доме Святой Марии и почти ничего не знала о своей сестре.
— Да, узнаю.
— Узнаёте? — повторяет сбитая с толку Марианна.
Элизабет энергично кивает и встает с кресла.
— Подождите минутку…
Марианна инстинктивно берет меня за руку и крепко сжимает. Я избегаю смотреть на нее. Мы оба слишком удивлены и взволнованы, чтобы о чем-то говорить. Мадам Янсен возвращается в гостиную и приносит старинный томик в красном сафьяновом переплете.
— После смерти Нины дом передал моей матери ее скудные пожитки. Те, с которыми она к ним приехала. И эту книгу.
Она протягивает сборник под названием «За гранью», написанный поэтессой, имени которой я никогда не слышал: Алиса де Шамбрие. Авантитул украшен посвящением, сделанным черными чернилами — тонким и изящным почерком.
Нине
Нам завтра будет двадцать,
Люблю тебя,
Дениз
— Я хранила ее много лет, но почти не открывала, а однажды, сама не знаю зачем, прочла — и тогда поняла посвящение.
Она переворачивает несколько страниц и передает Марианне. Та читает вслух начало стихотворения, на которое указала Элизабет:
«Мне будет двадцать завтра! Должны ли мы плакать или смеяться, / Приветствовать будущее, сожалеть о прошлом, / И перевернуть страницу книги, которую должны прочесть, / Интересна она или нет, нравится нам или скучна?»
Я поднимаю глаза на Элизабет Янсен.
— Какая связь существует между этой книгой и фотографией?
— Дочитав, я обнаружила снимок,
