Книга Розы - Роза Эпштейн

Дочь Цивы Алта, которая при этом разговоре присутствовала, пояснила мне:

– Правильно. Они все делают. Потому что платят ей двадцать рублей в месяц, а она им потом дает – той на чулки десять рублей, той на что-то еще и без отдачи. За это они и моют в доме, и по хозяйству помогают. А она их еще и супом кормит.

– Алта, побойся бога! Девочки же учатся, – возразила Цива. – Пусть они в своей деревне будут учителями. Что же я должна с них драть последнее? Они же не пойдут босиком и раздетые. Все надо купить. А на что они купят? Стипендия двадцать рублей, и мне за постой надо двадцать рублей.

У Алты был визгливый голос. Когда я заходила, она визжала:

– Ой, баба Риза приехала.

Я очень была похожа на отцову мать. И Цива соглашалась:

– Что уж бабушка Рейза, то бабушка Рейза. С того света спустилась к нам.

По-еврейски Рейза – это Роза.

– Розочка, чем тебя угостить? – всегда спрашивала тетушка. И отказа не принимала:

– Я тебе вареников с вишнями сделаю.

Налепит быстро вареников, сварит. Сок вишни с сахаром вскипятит и зальет сверху. Очень вкусные вареники получались у тетушки Цивы!

В Сталино доживала свой век и тетя Фрума, жена Шемейра, брата моего отца, и мать Зиновия – моего кузена. С ней вместе жили две дочери, одна – медсестра, другая – агроном. У них на Одиннадцатой линии был глинобитный домик с садиком. Зиновий все время помогал матери и своим сестрам. Тетя Фрума в девяносто лет любила читать Илью Эренбурга. Я ей даже высылала третий том его собрания сочинений, причем библиотечный. А она мне вернула потом второй том. Их я тоже навестила в тот приезд.

Уже после моего посещения Сталино отцу пришел ответ от Ковпака. Бывший комдив, который знал отца по Гражданской войне, написал ему:

«Соломон, в Киеве я тебе хату не дам. Но мой комбат в Тальном первый секретарь горкома партии. Я скажу Кольке, он тебе даст».

С этим письмом отец и поехал в Тальное, зеленый городишко под Черкасами. Очень тихий и спокойный. Пришел к бывшему комбату. Тот рассудил:

– Дядя Соломон, ну, дам я тебе маленькую хатеночку, брошенную. Так ее надо ремонтировать, а ты уже старый. Я тебе вот что предлагаю: у меня тетка тут живет одна в хате, хорошая хата, ремонта не надо, и тетка хорошая – фельдшерица.

Отец недолго думал, пошутил только невесело:

– Везет мне. Соня моя была фельдшерица, и на краю жизни – опять фельдшерица.

– Дядя Соломон, она тебе понравится, такая добрая.

Анна Антоновна была женщиной с морщинистым лицом и добрыми глазами, тоже любила моего отца и заботилась о нем до последнего. И привечала его родных. Дочка Беллы Юлька девчонкой ездила к деду в Тальное. Зная, что внучка очень худенькая, он писал Белле: «Пришли Юльку, нагодуем ей. Тут коза у хозяйки Анны Антоновны, молоко козье жирное, хорошее, я Юльку им отпою».

Глава 22

О любви и замужестве

Летом 1948 года всех, кто мог работать диспетчерами, выдергивали из отделов и «сажали» на хлебные перевозки. Урожай зерновых в тот год выдался богатый. Юго-восточная дорога была просто завалена зерном. Гнали эшелон за эшелоном на Москву, на Ленинград. Митя Лазутин работал диспетчером в Сталинграде, а я – в Харькове. Донецкий округ имел шесть дорог: Южная, Южнодонецкая, Северодонецкая, Юговосточная (Воронеж), Сталинская (Днепропетровск) и Сталинградская (Сталинград). Мне очень нравилось, как Дмитрий справлялся с обязанностями диспетчера. Если сказал, что эшелон отправляет, то отправит строго по графику. И когда одна сотрудница коммерческого отдела Нинка поехала в командировку в Сталинград, то я попросила ее зайти и посмотреть в диспетчерской Лазутина. Симпатичный или нет. А Нинка стеснительная была. Знаю, вернулась из командировки, а ко мне не идет. Я нашла ее и спрашиваю:

– Лазутина видела?

– Видела, заходила, разговаривала, привет от тебя передала. Он беленький такой, приятный.

Я ей поверила. Когда прошел бум зерновых перевозок, я в техотдел вернулась. И, как-то задержавшись на работе, слышу, звонит телефон. Беру трубку, а там голос приятный с легкой картавинкой:

– Роза Соломоновна? Это Сталинград. Лазутин говорит.

– Дмитрий Иванович? Слушаю вас. Но я больше не занимаюсь хлебными перевозками.

– Знаю, мне сказали. Я тут в отпуск к маме на Украину еду, в село Казанка. А по пути хочу за ехать в Харьков – я там воевал. Найдется где мне переночевать?

– Найдем, только вы из Поворино (там пересадка) дайте мне телеграмму с номером вагона. А я договорюсь в мужском общежитии, чтобы вам койку дали.

– Буду признателен. Мне очень хочется побывать у Холодной горы. Там шел наш последний бой за Харьков.

Я слышала про Холодную гору, но где она, не знала.

У нашего начальника округа референтом был Жорка, красивый и седой. В оккупации на его глазах немцы расстреляли трех сестренок и братишку маленького за то, что отец служил командиром в Красной Армии. А его не тронули, потому что в кузнице работал с каким-то дядькой. И вот этот Жорка услышал, как я рассыльной сказала:

– Придет телеграмма из Поворино бегом неси мне.

– А что ты мне дашь?

– Талончик на сахар, а ты купишь себе халвы.

У нас тогда халву на сахарные талоны продавали.

И вот через какое-то время она приносит мне телеграмму. В ней Дмитрий пишет, что его обокрали в поезде и встречать не надо. В то время такое случалось. За день до этого я сама видела, как по коридору шел мужчина в плаще и в туфлях на босу ногу, спрашивал, где кабинет начальника округа. Оказывается, ехал из Москвы в Крым, и его, пока спал, обокрали. А плащ лежал свернутый под подушкой. Мужчина оказался работником Московского наркомата. У нас имелась своя швейная мастерская, и его быстро приодели. И вот собралась я Дмитрия встречать. А перед самым приходом поезда Жорка мне сообщает:

– У Кривоноса немцы. Иди стенографировать.

– Жора, я не могу. Мне поезд надо встретить.

– Да знаю я про твой поезд.

Оказалось, что, услышав мой разговор с рассыльной, он пошел на телеграф и пробил эту телеграмму. Но я этого не знала и столько пережила за эти сутки!

– Я что, должен сказать Кривоносу, что ты жениха встречаешь? Извини, но этого я не могу – знаешь, как ему важно фасон держать.

Я тогда попросила подругу Лиду узнать у проводника, кого ограбили, и найти Дмитрия. Сижу, как на иголках, на встрече с немцами, стенографирую. Что-то помнила еще в пределах школы. После встречи побежала в отдел, спрашиваю:

– Анна Романовна, никто не звонил?

Потом бегу к Лиде. А та – с порога:

– Роза, это какая-то провокация. Я весь поезд прошла – никого там не ограбили.

Возвращаюсь в отдел, и вдруг звонят с вахты:

– Тут Эпштейн спрашивают два парня.