Лекарь ушёл в будущее - Сергей Устюгов

Прогулка скоро закончилась, и их повели в палату. Там Генашио осмотрел Толика, оказалось, что у него довольно серьезная ссадина, и даже большая царапина с синяком. Как мог Генашио поколдовал своими заклинаниями над раной, и боль вроде бы немного убавилась.

Уже засыпая, Генашио составлял в голове план действий. Почему-то он стал считать себя ответственным не только за Веру, но и за профессора. Надо было вернуть их в свое время, и, пожалуй, прекращать такие опасные путешествия. Профессора еще надо вытащить из той палаты, в которой он находится.

Генашио хотелось назвать себя дураком, но было немного обидно за себя, и поэтому он ограничился тем, что назвал себя балбесом. Он совсем забыл еще об одной вещи. А без нее не получится переместиться туда, куда нужно.

Вера действительно нашла помещение, правда ей пришлось подменить одну женщину, сварливую и вредную тетю Нину. Та дала ей ключи от этой комнаты, она находилась в корпусе, где содержался профессор, и использовалась для хозяйственных нужд.

Вера приготовила комнату, аккуратно разложила все тряпки, старые сломанные стулья поставила в один угол, помыла окно, убрала паутину под потолком в углу, и также помыла очень грязный пол, который похоже, никогда не мыли.

Во время уборки в комнату вошел санитар, молодой мужчина лет тридцати, глазами обежал помещение и уставился на Веру. Глаза его заблестели, но Вера показала мокрую тряпку, которую держала в руках, и он, окинув глазами ее крепкую фигуру, ретировался.

На прогулке, когда Вера встретилась с Генашио и хотела договориться о том времени, когда они начнут перемещение, неожиданно Генашио начал сопротивляться. Он стал говорить, о том, что перемещаться можно только в полнолуние, а сегодня ночью он увидел, что до полнолуния еще минимум неделя. Так что придется все отложить.

Вера смотрела не него и не понимала, то ли он боится, то ли не уверен в своей книге, и в своем умении.

Она стала убеждать его, и, в конце концов, уговорила его, пообещав, что когда они возвратятся в ее время, она истопит баню и постряпает вкусный пирог. Неизвестно, на что купился Генашио, то ли на пирог, то ли на баню, но он согласился.

Назначили все на завтра. К этому времени Вера должна была все принести в ту комнату, потом провести Генашио в корпус, переодеть его в санитара, вместе они должны были забрать профессора, доставить его в комнату и начать перемещение.

Вроде бы все обговорили. И можно было просто посидеть и порадоваться небу и солнцу. Они сидели и тихо улыбались. Они чувствовали, что скоро исчезнут из этого времени, из этого мира, и останется он только в памяти.

Вечером к Генашио подошел Толик. Он покосился в сторону и спросил, - вы, что хотите сбежать отсюда? Заберите меня с собой.

Генашио однажды зарекся общаться с проблемными людьми, от них одни неприятности. Вот, и в этом случае он чувствовал, что могут возникнуть трудности. И поэтому начал туманно говорить о том, что не все еще готово. И как соберутся, он обязательно сообщит Толику. Толик начал понимать, что Генашио не хочет с ним общаться, и обиделся. Он заворчал и ушел к своей кровати. И оттуда поглядывал искоса на Генашио, долго ворочался, потом отвернулся к стене и уснул.

Спал Генашио плохо, его постоянно будили выкрики и бормотание больных. Еще и лампочка под потолком иногда моргала, видимо должна была скоро перегореть. Иногда ему чудился чей-то взгляд из окна, страшный и безжалостный.

Утро воскресенья началось с происшествия. Один больной не выдержал и окончательно съехал с катушек. Он ночью забился под кровать и съежился в клубок. Его так и достали, и унесли на носилках. В понедельник, скорее всего, положат нового пациента.

На прогулке Генашио как всегда сидел на своей скамейке и наблюдал за воробьями. Через две скамейки сидел Толик и кормил своего ворона.

Через двадцать минут появилась Вера, она подошла к санитару, который сидел на скамейке и следил за больными, и попросила на часик Генашио. Сказала, что нужно срочно помочь передвинуть мебель, так как она делает генеральную уборку в корпусе. В понедельник приезжает высокое начальство, и поэтому надо успевать.

Вера протянула матерчатую сумку, и когда санитар заглянул туда и увидел две бутылки водки, он, быстро покосившись по сторонам, кивнул. Когда Вера повела Генашио, санитар с бутылками уже спешил к ближайшему корпусу. Водка не должна была ждать. Нужно было быстрее употребить ее.

Вера завела Генашио в корпус, в котором лежал профессор. Там она повозилась немного с ключами и открыла комнату, которую готовила вчера. Достала из старого шкафа штаны и халат санитара и подала Генашио. Тот быстро переоделся и выглянул в окно. Санитара в парке не было, а вот Толик сидел на лавке и гладил своего ворона.

Очень тихо и осторожно они вышли из комнаты и двинулись по коридору. Вера подошла к железной двери и заглянула в глазок. - Тут, - прошептала она. И начала открывать дверь. В руках она держала ведро с тряпкой, это на всякий случай. Дверь заскрипела и открылась. Они вошли в палату. Там было две кровати, на одной лежал мужчина с бородой. Они не сразу узнали в нем профессора. Сильно похудевший, с осунувшимся лицом он глядел в потолок в одну точку, и не шевелился.

Генашио поспешил к нему, потрогал руку, теплая. Хорошо. Потом стал поднимать профессора с кровати. С другой стороны его подхватила Вера. И они повели его в свою комнату. В коридоре профессор пару раз повернул голову на Веру и Генашио, но ничего не сказал. В глазах его не было ни одной мысли. И ничего удивительного. Врачи знали свое дело.

В коридоре никого не было, им повезло. Неверными шагами они довели его до комнаты, и Генашио потащил его внутрь, а Вера проверила коридор. В комнате они посадили профессора на старый деревянный стул с облезлой спинкой, и занялись приготовлениями к процедуре.

Генашио первым делом полез к форточке, от профессора шел сильный запах лекарств с примесью чего-то похожего на уксус. Форточка еле поддалась, и снова Генашио увидел Толика, сидящего на скамейке. Он кормил ворона и ни на что не обращал внимания.

Генашио прикидывал, где лучше начертить круг, как неожиданно профессор начал подавать признаки разума. Но не человеческого, а какого-то непонятного. Он начал мычать, потом блеять, как овечка и наконец,