Телефонная книжка - Евгений Шварц

С. М. Городецкий

E.Л. Шварц с женой Е. И. Шварц, с Машей Тагер и Н. И. Грековой

О. М. Грудцова

Ю. П. Герман (справа) и Э. П. Гарин С. М. Городецкий

С. Д. Разумовская и Д. С. Данин

К. Я. Гурецкая

Е. С. Деммени

Л.H. Давидович. Дружеский шарж И. И. Игина

Д. Дрейден

Я. Б. Жеймо с Э. П. Гариным. Кадр из «Золушки» с дарственной надписью Э. П. Гарина

Я. Б. Жеймо в роли разбойницы из фильма Н. Г. Легошина «Снежная королева»

К. Зандерлинг

И.П. Зарубина

Е. В. Заболоцкая с детьми — Никитой и Наташей

Б.В. Зон

М. М. Зощенко

В. А. Каверин

Л. С. Зинковский

М. Э. Козаков

П. П. Кадочников

О. Г. Казико

В. К. Кетлинская

Л. К. Колесов

Г.М. Козинцев

К.А.Корчмарев

А. Крон

Выставка В. В. Лебедева (крайний справа). Крайний слева — Н. Н. Лунин

Л. И. Левин

Л. С. Любашевский с К. В. Пугачевой в спектакле по пьесе Е. Л. Шварца "Ундервуд", поставленном Л. И. Левин н ЛенТЮЗе

В. Г. Легошин

А. М. Лобанов

А. Б. Мариенгоф, Д. Д. Шостакович, А. Б.Никритина

Кропоткин в Петропавловской крепости потерял зубы от цинги. И в Лондоне вставили ему новые, до того ловко пригнанные, что несколько человек, на беду, сказали ему: «Какие у вас красивые зубы». И Кропоткин перестал носить свои искусственные челюсти: «Не хочу обманывать людей». В начале революции, когда жил Кропоткин уже в России, Алеша поехала к нему советоваться — она хотела вступить в партию, а от анархистов уйти. И старик разгневался. И Алеша обиделась. И сказала ему: «Я приехала к революционеру Кропоткину, а со мной разговаривает князь Кропоткин» Идовела ста рика до слез. И просила прощения за такие обидные слова. И вот теперь работала Алеша в Зимнем дворце, где Кропоткин мальчиком — пажем дежурил при императоре. Вход в Музей революции вел из сада, решетка вокруг которого была уже снята.

28 мая

Самый Музей Революции не действовал на воображение. Слишком много стендов, диаграмм, мало вещей. Та музейная отвлеченность, что мешает даже в квартире Пушкина[11]. Но когда по дороге в кабинет Каплана попадал ты в умышленно высокий фрейлинский коридор, чувство истории иной раз охватывало тебя. И отчетливей всего сознавал ты не случайную, музейную, а умышленную отвлеченность дворца. Это тебе не квартира. Это построено для существ абстрактных, некомнатных. По дружбе приходилось мне помогать Михаилу Борисовичу в запутанных его любовных делах. Вскоре после нашего знакомства, когда захворал он гриппом, съездил я на его велосипеде по указанному адресу, отвез записку той самой сестре его товарища, которая так огорчала Алешу. Телефонов тогда в Ленинграде не было — еще не восстановили сгоревшую в 21 году станцию. И Каплан отвечал мне услугой на услугу. Однажды встретился я во дворце у него с очень молоденькой девушкой. Нам надо было поговорить. И девушка сияла, и оглядывалась, и сказала, что это прямо Дюма! Когда переехал я с Невского, 74, и началась у меня совсем новая жизнь, стали мы встречаться с Капланами все реже и реже. Смутно слышал я, что с Алешей разлаживаются у него отношения все больше и больше. И вот встретились мы в 43 году, через двадцать с лишним лет после первых дворцовых времен нашего знакомства. И подивился я бесконечной изобретательности жизни. Алеша и Михаил Борисович разошлись. Новая жена Михаила Борисовича ревновала его к Алеше. А они сжились за горькие годы жизни своего супружества. Стариков неудержимо тянуло поговорить, посоветоваться. И тайно встречались Алеша и Михаил Борисович по воскресеньям у нас за обедом. Вот как все перевернулось! Алеша заведовала детской библиотекой в клубе МВД. Молодой парень, выдававший себя за сына нашего ТЮЗовского Брянцева, а оказавшийся сыном опереточного актера, контуженный, рослый, грубый, с отсутствующими белыми глазами, ненавидел Алешу и преследовал как человека совсем непонятного, словно с другой планеты. Алеша находилась у него в подчинении — Брянцев со своей контузией и отсутствующим взглядом властно и свирепо заведовал клубом. А Михаил Борисович работал в Республиканском музее. Сталинабад ни разу не бомбили, но одно здание лежало в развалинах. Купол его обвалился сам собой, так его построили. Жизнь теплилась во флигелях. Вот это и был музей, сюда‑то и пристроил Комитет по делам искусств Михаила Борисовича как специалиста.

По воскресеньям приходил Михаил Борисович в пиджаке и воротничке, в черном галстуке. На всем, как и на всех нас, следы долгих странствий, печать эвакуации. Врожденная достойная манера держаться не могла изменить ему, но все же был Михаил Борисович чуть- чуть ошеломлен, растерян в самой глубине. И, делясь с Алешей горестями и заботами, говорил он чуть больше, чем следовало, о пайках и литерных карточках. Как и все мы. Алеша, маленькая, седая, но по — старому властная и до самодурства деятельная, глядя в пространство своими близорукими светлыми глазами на чуть скуластом, упрямом лице, все рассказывала о библиотеке и горько жаловалась на Брянцева. А однажды пришла она в смятении и сообщила, что Брянцев выкрутил из детской читальни часть лампочек. И в пылу спора она сказала ему такое слово, такое слово — ужас! Я с большим трудом заставил ее вполголоса произнести, какое. Оказалось, «сволочь». Алеша, наша властная, отчаянная Алеша, через свой анархизм, через войны и революции, через крушения и беды личной жизни пронесла все же кое — какие убеждения и правила, привитые в Ксениевском институте. О, мощь воспитания. А что же контуженный Брянцев, верзила с отсутствующими глазами? Как в дальнейшем выяснилось, он словно переродился, словно увидел в Алеше человека, словно узнал ее. Нехорошее слово оказалось магическим, примирило врагов. На другой же день утром ввернул он похищенные лампочки на место. А вечером принес Алеше так называемые «ужины», талоны на добавочное питание. И Алешина жизнь сразу стала попроще. За обедом вспоминали мы часто дворцовый период нашего знакомства. Как странно скрестились на миг судьбы наши, и стариков — народовольцев, и Зимнего дворца, который со всей своей судьбой отсюда, из Средней Азии, представлялся живым существом. Вспоминали мы фотографию: Николай II, сильно выпивший, в немецкой военной фуражке и пиджаке, добродушно глядит в объектив. С ним под руку — прусский принц, напяливший забавы ради мягкую шляпу царя. Он — в военной форме. Значит, в Зимнем и в самом деле и жили, и выпивали, хоть и рассчитаны были залы на сверхчеловеков, надсмертных. Вспоминаем историю с картиной в уборной Николая I. Там изображена была скромная красавица. Но вот обнаружили крошечную замочную скважину в раме, а за рамой — ключик. Рама отпиралась и открывала картину, писанную маслом, с огромным количеством фигур — «Вакханалия». С Вакхом, вакханками, ослом, сатиром, и чего — чего там только не было. «Ну, довольно» — останавливала Алеша. Вспомина и Золотова, дворцового лакея, оставшегося работать в Музее Революции. Он единственный знал проводку Зимнего. Электричество там провели чуть не при Александре II.