Отвергнутые Мертвецы - Graham McNeill

Хоть я и Атенеец, но кое-что понимаю и в вещих прозрениях Корвидов, и в том, чем кичатся Павониды. Как подвластны мне и потрошительские искусства Рапторов и Пирридов, хотя меня раздражает орудовать силами такого вульгарного свойства. Адептус Экземптус Тысячи Сынов – знаток многих вещей, и он более страшный противник, чем осознаёт кто бы то ни было в этом месте.

Но самое правильное – держать врагов в неведении относительно своей истинной силы.

Война – это путь обмана[57], и победителем становится тот, кому лучше удаётся скрыть свои удары.

Я могу слышать мысли моих запертых за решёткой братьев, удерживаемый в узде гнев Асубхи и припадки горячечной ярости его близнеца. Угрюмая меланхолия Гифьюа даже забавна в малых дозах, как и дерзкие обличительные речи, которые сочиняет Аргентус Кирон. Ни один из тех, кто хоть что-то решает, их не услышит, но желание Кирона отточить свои оскорбления не знает границ.

Все они в ярости от того, как несправедливо с нами обошлись, и ни один не понимает, что по-иному не могло быть. Тагор всё никак не успокоится по поводу оскорбительно маленькой численности войска, которое прислали для нашего ареста, но он распыляется в своём гневе на всё подряд: на наших пленителей, поскольку они первым делом отправились за нами; на солдат, которые убили его товарищей-воинов; на свой Легион – за то, что они его бросили.

Но больше всего на меня, потому что я их не предупредил.

Как мне подступиться к объяснению своих мотивов Тагору, если я сам их не понимаю?

Я самоустранился, и вовсе не из-за уговоров охотника за псайкерами. Его слова несли не больше смысла, чем хаотичный ментальный шум, которые порождают клочки варп-энергий. Скорее, меня удержало виде́ние, я был смущён своей грёзой о ледяном, озарённом голубым светом могильнике.

В ней я иду его замёрзшими катакомбами и вижу, что земля усеяна осколками стеклянистых костей. Миллионы их сыплются из разрушенных склепов бесконечным потоком, устилая собой каменные плиты. Я вижу отдельные кусочки, все до последнего, каждый блестит отражённым светом и хранит в себе воспоминание, запечатлённое на его остекленевшей поверхности.

В обломках костей отражается огромное красное око.

Я знаю, что это за глаз, я прекрасно его знаю, и он рассказывает мне об ужасном злодеянии, хотя я пока ещё не понимаю, что он хочет этим сказать.

 Он унылое место, этот могильник, по которому я брожу в гнетущем свете факелов. Они застыли в безвременье, их пламя безжизненно и неподвижно. Везде вокруг меня мертвецы, я ощущаю на себе их взгляды. Если привлечь негативный лексикон древних, то можно сказать, что бремя их обвинений подобно проклятью.

Хотя в этом городе и царствует смерть, он пугающе прекрасен. Величественные проспекты мёртвых украшены вздымающимися статуями скелетов с косами и изваяниями злобных ангелов, чьи лица застыли в самых неистовых выражениях.

Что-то мелькает на краю моего поля зрения, оно проносится мимо, его окрас выделяется ярким пятном среди этого тлетворного пейзажа. Оно мчится стрелой между огромными монументальными скульптурами, это животное-падальщик, которого ни в коем случае не может здесь быть. Я узнаю его заострённую морду и рыжеватый мех, чёрные кончики его ушей и лап.

Канис Люпус, Волк Обыкновенный, вид, вымерший тысячелетия назад, – а вот поди ж ты.

Я не биологис, но каким-то образом знаю, что здесь этой твари не грозит смерть. Волк следует по моим следам сквозь костяную пургу, он всё ближе с каждым мгновением, хотя я размахиваю руками и выкрикиваю ему кровожадные угрозы. Осознав, что волка не свернуть с его пути, я перестаю обращать на него внимание и сосредотачиваюсь на том, куда несут меня мои ноги.

К чудовищной статуе, которой не было ещё мгновение назад, но которая вырастает из земли, как гигантская ракета, появляющаяся из пусковой шахты. Это крылатое изваяние безликого ангела, сделанное из необычного сумеречно-тёмного камня. С его широких плеч сыплется костяная пыль, а мимо несутся лавины такого размера, что они могли бы погрести под собой какой-нибудь терранский улей. Как и любой посвящённый с планеты Магнуса, я разбираюсь в символизме могучих стихийных сил и очень хорошо понимаю, какие времена смуты они предрекают.

Я ощущаю, что внутри этой статуи что-то есть. Что-то злобное наблюдает сквозь её гладкое, лишённое черт лицо.

Как я осознаю его присутствие, так и оно осознаёт моё.

Небеса над этой статуей поблёскивают тусклым металлом и золотыми шпилями. Над городом-мавзолеем неподвижно висит космический корабль. Его краска, изначально имевшая голубой цвет, сожжена дотла, и лишь перламутровые пеньки, оставшиеся от эмблемы его хозяев, служат указанием на то, что когда-то это судно принадлежало XIII Легиону. Имя корабля впечатано в его корпус буквами высотой в сотни метров, их витой шрифт выбит на адамантиевой обшивке на верфях Калта.

"Арго".

Я знаю, что это за судно. Это корабль-призрак, который распотрошён изнутри кошмарными созданиями, внушающими ужас самой высшей пробы. Их шкуры покрыты красной чешуёй, у них лоснящиеся чёрные языки, а в глазах отражаются все те постыдные мысли, что когда-либо приходили тебе на ум. Все, кто есть на этом судне, мертвы, и их смерти лежат тяжким грузом на совести того, кто всё ближе и ближе.

Он думает, что это его вина. Я знаю это с уверенностью, чья непоколебимость не уступает её нелепости. Что же он мог совершить, чтобы обречь это потрясающее судно на такую жестокую смерть?

Но в месте, подобном этому, абсурдно рассуждать об уверенности, здесь правда и ложь могут в один миг перемахнуть через огромные бездны пространства. Я  работаю с неосязаемым, аллегорическим и нереальным, и всё же я выражаю уверенность. Это парадоксально, и я вполне отдаю себе в этом отчёт.

И лишь в этот момент я осознаю, что не один, что рядом со мной есть другие.

Я узнаю их, и понимаю, что все они мертвы. Они – призраки, которыми им ещё предстоит стать. Они оплакивают свой уход и пытаются поведать мне, каким образом приняли смерть, но их слова звучат бессмыслицей, и я не могу их понять. Каждый из них отвергнут и мёртв, и это его собственный выбор. Каждый был убит, и причины известны лишь ему одному, будь то честь, гордость, тщеславие или жажда знаний.

Благородные причины, все до единой.

Я слушаю их полные безысходности речи, которые они твердят, как мантры, и страстно перепеваю их сияющему маяку, чей свет достигает самых дальних пределов Галактики.

Тот, о ком говорило Око, – здесь.

X

Преторианцы / Пси-раскопки / Кровь Защищает Свою Собственность

Кустодии держали свою тюрьму под пиком, известным под названием Ракапоши[58]. В ней, в изоляции от мира наверху, содержались личности, считающиеся врагами Императора. Тюрьма была зарыта глубоко в каменную толщу горы, а её известняковые стены, обшитые листами адамантия, были непроницаемы практически для всех разновидностей оружия и глухи к крикам о невиновности, которые доносились из её камер.

На древнем, давно уже вышедшем из употребления языке её именовали "Кхангба Марву", слишком буквальным словосочетанием[59], которое давало некоторую подсказку о возрасте этого заведения. Но лишь самые старейшие из кустодиев утруждали себя использованием этого первоначального названия, для тех же, кто был обречён сидеть в её камерах без всякой надежды снова увидеть дневной свет, она имела гораздо более прозаичное прозвище.

Для них она была просто Склепом.

Кхангба Марву всегда была частью горы, ну или, по крайней мере, так казалось тем, кто вообще знал о её существовании. И всю свою жизнь она служила темницей, тем тайным местом, куда бросали самых бесчеловечных, опасных и заслуживающих жесточайшего порицания злодеев, каких только видела эта планета. Ни один из живущих не мог сказать, кто начал вырубать её камеры и коридоры в скальной породе горы. Корни её происхождения терялись где-то в глубоком прошлом, которое осталось далеко за чертой людской памяти и хронологическими границами сохранившихся документов.

Предания о гнусных преступниках, заточённых в её беспросветных глубинах, уводили вглубь веков на тысячи лет, и в настоящее время их имена никому ничего не говорили, а злодеяния давно позабылись. Но среди тех, кто осквернял её стерильные коридоры и умер с помрачённым рассудком в её безразличных стенах, насчитывалось и множество негодяев, которые ещё не стёрлись из людской памяти.