Король Крыс - Виктор Доценко

Надо, Никуленька, — убеждал Говорков, — понимаешь — надо. Этого требуют принципы, долг, совесть. Считай, что я получил приказ.

Я все понимаю–ю, — рыдала Вероника, — но все равно не хочу, чтобы ты меня покидал… Мы так долго этого ждали.

Неожиданно и очень кстати явился Витас. То ли Мачюлис действительно обладал даром убеждения, то ли его неторопливая, обстоятельная манера разговора успокаивала, но Вероника, всхлипнув несколько раз, перестала плакать.

Я буду ждать тебя, Савушка, — проговорила она вполголоса, нежно проведя ладонью по его лицу, — береги себя.

Я вернусь так быстро, как смогу, поверь, милая. — Савелий был искренен, но не всегда наши желания совпадают с нашими возможностями…

16

Лютый против всех, все против Лютого

Странная жизнь началась у Лютого — странная и по–своему страшная.

Ситуация в сабуровской криминальной империи медленно, но необратимо выходила из‑под контроля.

Еще в начале октября несколько не в меру борзых бригадиров со своими пацанами решили отколоться и действовать самостоятельно. Благо сабуровские почти безраздельно властвовали в столице, и единственную опасность для них представляли руоповцы. Попытка дробления была пресечена на корню — Нечаев послал к ренегатам «чистильщиков» (нечто вроде внутри- мафиозной службы безопасности; с недавних пор «чистильщики» появились едва ли не во всех московских организованных преступных группировках).

Не в меру борзым популярно объяснили, чем чревато отступничество. В результате в городских моргах появилось с десяток неопознанных, изувеченных до неузнаваемости трупов, но после этого Максим почувствовал на себе косые взгляды авторитетов среднего звена. В этих взглядах прочитывалось: мол, а если мы завтра захотим уйти — тоже завалить прикажешь?

Это были первые симптомы разброда и шатания, и Нечаев понял: искусственно созданный «король крыс» разросся и обнаглел настолько, что контролировать его с каждым днем становится все трудней.

Тяжело складывались отношения и с авторитетами среднего звена, недавними пэтэушниками, завсегдатаями «качалок» и стрелковых тиров. Быстрые и легкие деньги кружили голову этим недалеким парням, привыкшим жить одним днем. То, что первое время сабуровские сознательно выводились из‑под ударов, сыграло с ними злую шутку: многие посчитали, что для безбедной и сытой жизни достаточно старых дивидендов и нечего суетиться. Дисциплина стремительно падала, и Нечаеву пришлось принять крутые и потому мало популярные меры.

Однажды в каком‑то совместном застолье Сытый, один из самых авторитетных бригадиров, заявил: мы‑де все люди взрослые, а многие еще — и сидевшие, так что прыть свою маленько попридержи.

Что‑то еще? — слегка побледнев, спросил Лютый и так глянул на Сытого, что тот отвел глаза.

Да нет, просто многие пацаны тобой недовольны, — выдавил он из себя, хорошо понимая, что Нечаев так от него не отстанет.

И чем же они недовольны? — недобро усмехнулся Максим. — Тем, что еще год назад одни на балдоху через решки смотрели, другие на «химии» вкалывали, третьи после черепномозговой травмы рады были хоть ночными сторожами на ринге работать, а четвертые после дембеля по дворам слонялись, не зная, куда себя приткнуть? Вспомни, чем ты сам занимался? В Чечне год служил, потом за мародерство сел, вышел… Да для тебя сраные сто долларов были тогда целым состоянием! А сейчас на навороченном джипе разъезжаешь, на Канарах пузо нежишь да блядей манекенщиц каждую неделю, как перчатки, меняешь!

Сытый промолчал — веских контраргументов не находилось.

А Нечаев продолжал, но уже более миролюбиво:

Да, все у нас ништяк. Конкурентов почти не осталось, менты куплены. Теперь главное — сохранить организацию, а не разбегаться по своим микрагам. Удар кулаком всегда сильней, чем пятерней. А дисциплина должна быть железной. Так пацанам и передай.

Максим видел: эти слова не произвели на Сытого должного впечатления. Было очевидно: Лютому как лидеру перестают доверять, и недоверие это с каждым днем, с каждым часом растет.

Спустя несколько дней все тот же Сытый, обнаглев до беспредела, вспомнил о неудавшемся покушении и без обиняков спросил Лютого:

Правда, что ты тогда собровцев купил?

Тебя это Кактус попросил выяснить? — зло прищурился Максим, понимая, что то покушение и есть главный козырь Фалалеева.

Да нет, просто он нам рассказал, как оно на самом‑то деле было. Вот мы и хотим все узнать. Или права не имеем?

Ты — не имеешь, — холодно и немного высокомерно перебил Нечаев. — А если Кактусу так уж интересно, почему он теперь не на Хованском кладбище, в домике три в длину два в глубину, пусть сделает одолжение, сам меня спросит. Кстати, где он сейчас?

Куда‑то на Украину укатил, — уклончиво ответствовал авторитет. — Это не он подо мной, а я под ним хожу. Так что Вася мне не докладывает.

— А мне почему не сказал? — нахмурился Лютый. — Кто под кем ходит: я под Кактусом или Кактус подо мной?

Сытый промолчал, но взгляд его — наглый, жестокий и трусливый одновременно — был красноречивей всяких слов: мол, не счел нужным, вот и не сказал.

Максим понял: от Фалалеева следует избавляться, и чем быстрее, тем лучше. Впрочем, теперь у него не было для этого ни времени, ни возможностей: раскол в организации был далеко не единственной неприятностью Лютого.

Беспредел, столь характерный для сабуровской группировки, давно стал притчей во языцех, и не только в столице. И в том, что московский РУОП активизировал свои действия против бандитов, не было ничего удивительного. Еще в начале осени Региональное управление по борьбе с организованной преступностью провело несколько относительно успешных операций против самого сильного в Москве мафиозного сообщества. В результате пятеро «быков» было убито, более десятка оказались в «двадцатке», московской городской больнице номер 20, где последний этаж предназначался для раненых бандитов. Некоторые авторитеты звена ниже среднего попали в печально известный изолятор временного содержания «Петры», что на Петровке, 38.

Телевидение и газеты преподнесли это как огромную победу правоохранительных органов над мрачными силами организованной преступности.

Кто‑кто, а Максим знал: до победы еще очень далеко. Знал он и другое: в головном офисе РУОПа, что на Шаболовке, уже организован штаб по поимке лидеров сабуровских — Кактуса, Шмаля, Сытого, Соловья, Виста и, естественно, его — Лютого.

Ситуация становилась критической: с одной стороны, оставаясь лидером, Нечаев практически не имел реальной власти, выступая в роли английской королевы, — он был как бы символом, эмблемой группировки; царствовал, но не правил. С другой — руоповцы нисколько не сомневались, что он, Лютый, и есть самый мозг сабуровской ОПГ. И в том, что вскоре Максим ощутил на себе пристальное внимание, а иначе говоря, слежку, не было ничего удивительного.

Однако он толком не знал, кто его «пасет»: РУОП, конкуренты из бригады очаковского Силантия (поклявшегося расправиться с Максимом) или соглядатаи Кактуса.

Все это вынуждало Нечаева тщательно «шифроваться». Максим никогда не ночевал в одном месте дважды, вовсю пользовался театральным гримом и поддельными документами (полученными, естественно, от Прокурора), ежедневно менял машины, а его мобильный телефон, оборудованный прибором изменения голоса, сканером, антисканером и антипеленгационным устройством, весил несколько килограммов и едва умещался в автомобильном бардачке.

И конечно, Прокурор оставался единственным человеком, на кого мог рассчитывать Нечаев.

Что мне делать? — поинтересовался Лютый на очередной плановой встрече.

Прокурор долго молчал, морщил лоб. и золотая оправа очков блестела тускло и зловеще.

Есть два варианта, — наконец произнес он. — По первому, мы выводим вас из операции. Я не имею права рисковать вашей жизнью. Устроим псевдоавтомобильную катастрофу, вам сделают небольшую пластическую операцию, оформим документы на другое имя и отправим на годик куда‑нибудь за границу.

А по второму? — В голосе Максима прозвучало явное напряжение, и Прокурор не сдержал тяжелого вздоха.

По второму, вы остаетесь в стане сабуровских и принимаете самостоятельное решение. Максим Александрович, — сочувственно продолжал Прокурор, — я вас не неволю. Вы и так сделали слишком много, и я просто не имею морального права настаивать на вашем дальнейшем участии в операции. Решайте сами…

Я остаюсь, — немного помолчав, ответил Лютый.

Вы хорошо подумали?

Лучше некуда. Я слишком привык к собственному имени и собственной внешности, чтобы их менять. Да и из России мне уезжать не хочется. Но главное — я хочу довести начатое дело до конца.

Что ж, воля ваша, — с искренним уважением продолжил Прокурор, — но сделать для вас я смогу немного… Кстати, когда вы передадите мне документы на сабуровских, как обещали?