Счастье рядом - Николай Вагнер

— Мне? Что мне теперь брить? Меня уже достаточно побрили годы. Разве такой была моя борода?

Липкин открыл тумбочку, достал бритвенный прибор. В дверях он остановился.

— Я таки был прав!

— И насчет белья тоже?

— А разве уже прошло десять дней? — хитро улыбнулся Липкин. — Произошла смена кастелянш — ни больше, ни меньше. Они меняются через пять дней и каждый раз считают белье. Можно подумать, что через пять дней изнашивается простыня. Я ушел.

Дверь за Липкиным закрылась. Из дальнего угла палаты донесся благодушный басок Кожевникова:

— С добрым утром, товарищ Широков! О чем хлопочет старина?

— Передает последние известия, — шутливо ответил Андрей. — Сегодня Увинскую больницу посетит депутат Вербова, которая приехала в поселок для встречи с избирателями.

— Вот у нее мы и попросим, чтобы в палату провели настоящее радио.

— Зачем вам радио, когда есть газеты? — спросил появившийся Липкин и высыпал на свободную кровать целый ворох свежих газет. — Читайте на здоровье!

— То, что мы будем читать, — сказал Кожевников, — давно прошло, а сейчас, может быть, в мире творится совсем другое.

— Будьте уверены, — возразил Липкин, — будьте уверены. Если произойдет совсем другое, мы узнаем об этом в тот же день. А сейчас я вас буду брить. И не думайте возражать — я уже все решил. Для хороших клиентов мы всегда найдем выход. Три пальца на левой руке есть, а этого вполне достаточно, чтобы придержать кожу. Начнем с вас!

Липкин взял со своей кровати подушку, подложил ее под голову Андрея и принялся разводить мыльный порошок. Андрей подчинился. Он сложил на груди руки и приподнял подбородок.

— Кожа у вас грубая, значит, нужна бритва поострей, — приговаривал Липкин. — А у товарища Кожевникова — нежная. Значит, мы правильно сделали, что начали с вас. Бритва затупится и как раз подойдет для молодого человека. Не беспокоит?

Андрей улыбнулся. В озабоченности Натана Исааковича, в свете его помолодевших глаз он увидел ту гордость и ту радость, которые может пробудить только любимый труд, только дело, хорошо знакомое и выполняемое с легкостью мастера. Не так ли и он забывал обо всем, когда, перелистав исписанный блокнот, оставлял на чистом листе бумаги первые строчки? Сколько вариантов, сколько мыслей рождалось вслед за ними, и рука едва успевала писать. Теперь еще не скоро вернется он к своему любимому делу, а Натан Исаакович уже не вернется никогда. У Андрея перед Липкиным преимущество, но какими крохотными долями измеряется человеческая жизнь! Будто бы еще вчера ему было двадцать три, а сегодня почти на десять лет больше, а завтра будет столько, сколько теперь Липкину. Не из-за этого ли быстрого течения жизни человеку всегда кажется, что он молод?..

— Не беспокоит, — сказал Андрей, — меня никогда не беспокоит. Кожа — дубленая. Скоблю каждый день и хоть бы что.

— Я вам скажу, — с расстановкой проговорил Липкин, — что это вы делаете напрасно. Вы даже не представляете себе, сколько каждый раз срезаете кожи. Вот и теперь она тянется за бритвой. Вам незаметно, а я вижу. Вы мне могли бы и не говорить о том, что бреетесь каждый день: я все вижу. Надо себя немножечко жалеть, у вас — вся жизнь впереди. А, главное, бросайте курить. Вы сознательно отравляете себя углекислым газом. Не будете же вы дышать над горящими углями, а это — то же самое. Ну вот мы и готовы. Освежить?

— Шипром.

— Одну минуточку!

Липкин взял полотенце, плеснул на него из графина воды и подал Андрею.

— Следующий! — крикнул он тоненьким молодцеватым голосом и направился к кровати Кожевникова.

4

Вербова приехала в середине дня. Об этом сообщил Липкин. Он то и дело выходил из палаты и каждый раз возвращался с новостями. Вербова ему понравилась: внимательная и веселая, знает каждую мелочь, помнит обо всех недостатках, которые заметила в прошлый раз. А глаза!.. Такие могут быть только у человека добрейшей души... И вот дверь открылась. Вошла Анастасия Николаевна, а вслед за ней Вербова. Статная, в белом халате и с густым узлом пшеничных волос, выбивавшихся из-под белого чепчика, она сама напоминала доктора.

— Андрей Игнатьевич?! Быть того не может!..

Андрей улыбнулся, попробовал сесть, но, охнув от боли, откинулся на подушку.

— Осторожней, осторожней, Андрей Игнатьевич. Вы уж лежите. — Вербова подсела к кровати на единственный в комнате табурет. — Что же приключилось с вами такое? Совсем недавно говорила я с Антониной. Рассказывала она, что на машине вместе ехали. И вот — на тебе!..

Андрей рассказал. Валентина Григорьевна покачивала головой. — Надо же, надо же!.. А все потому, — с доброй улыбкой сказала она, — что к нам не заехали. Долго ли было на «победе»-то завернуть? Забыли вы о нас, Андрей Игнатьевич. Как только уехали из Северогорска, так и след простыл. Забываете сельских работников, а дел-то у нас невпроворот.

Заметив изучающий взгляд Андрея и его улыбку, Вербова рассмеялась.

— Эх, Андрей Игнатьевич, чего я вам рассказываю, вы и сами все это хорошо знаете. Вот и пленум ЦК скоро будет по нашим вопросам...

— Много чего есть и много чего будет, — сказал Андрей, — а вот видите, приходится бездельничать.

— Уж это — да. Вы бы хоть, Анастасия Николаевна, что-нибудь придумали: нужный человек у вас здесь пропадает!

— Впредь осторожнее будет. Им ведь все быстрей надо. Вон и тот герой сам под сани залез, нет чтобы обождать, когда подойдут люди.

— Такая уж жизнь, Анастасия Николаевна. Ждать никому не хочется. Хочется быстрее переделать все дела и за новые взяться.

5

Вскоре Андрей получил письмо от Аглаи Митрофановны. Она спрашивала о сроках выздоровления, предлагала отвезти Широкова в Северогорск. По ее мнению, для больного человека лучшего транспорта, чем ее неизменная кошевка, придумать было невозможно. И вот дни выздоровления наступили. Сразу после утреннего завтрака Андрей брался за костыли и ковылял по длинному больничному коридору. Следом за ним выбирался из палаты Кожевников. Закусив нижнюю мясистую губу и широко раздувая ноздри, он старался не отставать, но всегда первый просил пощады.

— Может, перекурим? — отдуваясь, спрашивал он, и они останавливались в дальнем конце коридора у большого светлого окна.

Однажды во время перекура к ним подошел Липкин со своей гипсовой ношей на груди. Он смотрел грустными глазами в окно и молчал.

— Не горюй, Липкин! — сказал ему Кожевников. — Скоро и ты выпишешься. Не пропадать же тебе здесь.

— Уж лучше бы я пропал. Там меня ничего не ждет.

— Быть того не может! Приходи в наш клуб и читай лекции о вреде табака. Проверяй, как твой «как-нибудь» обслуживает посетителей. Дела, при желании, найдутся.

— А ведь верно, Натан Исаакович, сейчас повсюду создаются советы пенсионеров, — поддержал Андрей. — Вот бы и вам включиться в их работу. И вам интересно, и людям польза.

— Сейчас нам пропишут пользу, — перебил Кожевников, заметив в коридоре Анастасию Николаевну.

Она подошла поближе и раздраженно спросила:

— Я вижу, указания врача для вас не существуют?

— Что вы, Анастасия Николаевна? — добродушно пробасил Кожевников.

— То, что слышите. Вам, кажется, предписано вставать в случаях крайней необходимости, а вы вон куда выбрались!

— Мы мечтаем, как бы совсем выбраться отсюда, — сказал Андрей. — Обещанные две недели прошли.

— И еще две пролежите! — оборвала Анастасия Николаевна.

— Ну это мы предоставим кому-нибудь другому. А меня прошу выписать на этой же неделе!

— Отправляйтесь в палату и ложитесь в постель!

Не сказав ни слова, Андрей резким движением руки поставил костыли к стене и, сжав кулаки, прихрамывающей, но твердой походкой пошел по коридору.

Уступив просьбам Андрея, Анастасия Николаевна выписала его, но в случае осложнений просила винить самого себя.

В крохотном вестибюле больницы его провожали Апполинария Александровна, Кожевников и Липкин. Натан Исаакович стоял в сторонке и часто мигал воспаленными веками. Обо всем этом Андрей вспомнил теперь среди ослепительно белых снегов, сидя в кошевке рядом с Кондратовой. Белесый жеребец Буян, на котором уже пришлось ездить Широкову год назад, теперь перестал быть буяном — шел ровной рысью, как заведенный автомат.

— Укатали сивку крутые горки, — сказала Кондратова, подбирая вожжи и щуря на солнце глаза. — Скоро, небось, и нас укатают. Это мой последний конь, больше объезживать не берусь.

— Нас не укатают, — возразил Андрей, посматривая на Аглаю Митрофановну. Глубже прорезались морщины у ее глаз, а волосы из-под шапки выбивались совсем белые. А может, это куржавина: мороз лютый. Только голос, твердый и энергичный, молодые глаза и вся ее крепкая мужская стать вселяли несбыточную мысль о том, что она будет жить долго-долго — вечно.