Алмазная колесница. Том 2 - Борис Акунин

Тут за спиной у титулярного советника скрипнула дверь и раздалось деликатное покашливание. Ещё не обернувшись, даже не зная, кто это, одним лишь внутренним чувством Фандорин угадал: это снова хаос, он вернулся.

Хаос имел облик инспектора Асагавы. Тот стоял в дверях столовой, держа в руке шляпу, лицо у него было застывшее, полное решимости.

– Здравствуйте, инспектор. Что-нибудь…

Внезапно японец повалился на пол. Упёрся в пол ладонями, глухо стукнул лбом о ковёр.

Эраст Петрович сдёрнул салфетку и вскочил.

– Да что такое?!

– Вы были правы, не доверяя мне, – отчеканил Асагава, не поднимая головы. – Это я во всем виноват. Министр погиб по моей вине.

Несмотря на покаянную позу, сказано было ясно, чётко, без громоздких формул вежливости, свойственных инспектору в обычном разговоре.

– Что-что? Да бросьте вы свои японские ц-церемонии! Вставайте!

Асагава не встал, но по крайней мере выпрямился, руки положил на колени. Его глаза – теперь Фандорин явственно это разглядел – горели ровным, неистовым светом.

– Сначала я был оскорблён. Думал: как он смел подозревать японскую полицию! Наверняка утечка происходила от них самих, иностранцев, потому что у нас порядок, а у них порядка нет. Но сегодня, когда случилась катастрофа, у меня вдруг открылись глаза. Я сказал себе: сержант Локстон и русский вице-консул могли проболтаться не тому, кому следует, про свидетеля убийства, про засаду в годауне, про отпечатки пальцев, но откуда же им было знать, когда именно сняли охрану и куда отправится министр утром?

– Говорите, говорите! – поторопил его Фандорин.

– Мы с вами искали троих сацумцев. Но заговорщики подготовили свой удар основательно. Была ещё одна группа, из шести убийц. А может быть, имелись и другие, запасные. Почему нет? Врагов у министра хватало. Здесь важно вот что: все эти фанатики, сколько бы их ни было, управлялись из одного центра и действовали согласованно. Кто-то снабжал их самыми точными сведениями. Стоило министру обзавестись охраной, и убийцы затаились. А удар нанесли сразу же, как только его превосходительство покинул свою резиденцию без охраны. Что это значит?

– Что заговорщики получали сведения из ближнего окружения Окубо.

– Вот именно! От кого-то, кто находился к нему поближе, чем мы с вами! И как только я это понял, всё встало на свои места. Помните язык?

– Какой язык?

– Откушенный! Он всё не давал мне покоя. Я помню, что хорошо проверил хами, тесёмка была в полном порядке. Перегрызть её Сэмуси не сумел бы, развязаться она тоже не могла – мои узлы не развязываются… Утром я был на полицейском складе, где хранятся улики и вещественные доказательства по делу банды Сухорукого: оружие, одежда, предметы пользования – всё, по чему мы пытаемся установить их личность и нащупать связи. Я внимательно изучил хами. Вот он, смотрите.

Инспектор достал из кармана деревянный мундштук с висящими завязками.

– Верёвка разрезана! – вскричал Фандорин. – Но как это могло произойти?

– Вспомните, как все было. – Асагава наконец поднялся на ноги, встал рядом. – Я подошёл к вам, мы стояли вот так, разговаривали. Вы просили у меня прощения. А он задержался подле Горбуна, делал вид, что проверяет путы. Помните?

– Суга?! – прошептал титулярный советник. – Невозможно! Но ведь он был с нами, рисковал жизнью! Блестяще разработал и провёл операцию!

Японец горько усмехнулся.

– Естественно. Хотел быть на месте и убедиться, что ни один из заговорщиков не попадётся к нам в руки живым. Помните, как Суга вышел из храма, показал на Горбуна и крикнул «Хами!»? Это потому что Сэмуси медлил, всё не мог решиться…

– П-предположение, не более, – качнул головой титулярный советник.

– А это тоже предположение? – Асагава показал перерезанную верёвку. – Только Суга мог это сделать. Погодите, Фандорин-сан, я ещё не всё сказал. Даже когда у меня появилось такое страшное, неопровержимое доказательство, я всё равно не мог поверить, что вице-интендант полиции способен на подобное преступление. Это же уму непостижимо! И я отправился в Токио, в полицейское управление.

– 3-зачем?

– Начальник канцелярии – старый друг моего отца, тоже из бывших ёрики… Я пришёл к нему и сказал, что забыл оставить себе копию с одного из донесений, которые посылал господину вице-интенданту.

Фандорин насторожился:

– Каких донесений?

– О каждой нашей беседе, каждом совещании я должен был немедленно докладывать Суге, специальным нарочным. Такой у меня был приказ, и я неукоснительно его соблюдал. Всего мною было отправлено восемь донесений. Когда же начальник канцелярии передал мне папку с делом, я обнаружил лишь пять своих рапортов. Три отсутствовали: о том, что ваш слуга видел предполагаемого убийцу; о засаде возле годауна; о том, что в муниципальной полиции хранятся оттиски пальцев таинственного синоби…

Похоже, теперь инспектор сказал всё. Некоторое время в комнате царило молчание: Фандорин сосредоточенно размышлял, Асагава ждал, чем эти размышления закончатся.

Закончились они вопросом, который был задан тихим голосом и сопровождался пристальным взглядом в упор:

– Почему вы пришли с этим ко мне, а не к интенданту полиции?

Асагава явно ждал этого и приготовил ответ заранее.

– Интендант полиции – человек пустой, его держат на этом посту только из-за громкого титула. А кроме того… – Японец потупился – было видно, что ему тяжело говорить такое иностранцу. – Откуда мне знать, кто ещё состоял в заговоре. Даже в полицейском управлении некоторые в открытую говорят, что сацумцы, конечно, государственные преступники, но всё равно герои. Некоторые даже шепчутся, что Окубо получил по заслугам. Это первая причина, по которой я решился обратиться к вам…

– А вторая?

– Вчера вы попросили у меня прощения, хотя могли этого не делать. Вы искренний человек.

В первое мгновение титулярный советник не понял, при чем тут его искренность, но потом предположил, что дело в несовершенстве перевода. Должно быть, английское выражение «sincere man», употреблённое Асагавой, или русское «искренний человек», каковыми письмоводитель Сирота почитает Пушкина, маршала Сайго и доктора Твигса, плохо передают суть качества, столь высоко ценимого японцами. Может быть, это значит «неподдельный», «настоящий»? Нужно будет спросить у Всеволода Витальевича…

– И всё-таки я не понимаю, зачем вы ко мне с этим пришли, – сказал Эраст Петрович. – Что теперь изменишь? Господин Окубо мёртв. Его противники одержали верх, теперь политику вашего государства будут определять они.

Асагава ужасно удивился:

– Как «что изменишь»? Про политику я ничего не знаю, это не моё дело, я ведь полицейский. Полицейский – это человек, который нужен, чтобы злодейства не оставались безнаказанными. Измена долгу, заговор и убийство – тяжкие преступления. Суга должен за них ответить. Если я не смогу его наказать, значит, я не полицейский. Это, как вы говорите, раз. Теперь два: Суга нанёс мне тяжкое оскорбление – выставил меня глупым котёнком, который прыгает за ниточкой с бантиком. Искренний человек никому не позволяет так с собой обходиться. Итак: если преступление Суги останется безнаказанным, то я, во-первых, не полицейский, а во-вторых, неискренний человек. Кто же я тогда буду, позвольте спросить?

Нет, «sincere man» – это по-нашему «человек чести», догадался титулярный советник.

– Вы что же, хотите его убить?

Асагава кивнул:

– Очень хочу. Но не убью. Потому что я полицейский. Полицейские не убивают преступников, а разоблачают их и передают в руки правосудия.

– Отлично сказано. Однако как это сделать?

– Не знаю. И это третья причина, по которой я пришёл именно к вам. Мы, японцы, предсказуемы, мы всегда действуем по правилам. В этом наша сила и наша слабость. Я – потомственный ёрики, то есть японец вдвойне. Отец с ранних лет говорил мне: «Поступай по закону, а всё прочее не твоя забота». Так я до сих пор и жил, по-другому я не умею. Вы же устроены иначе – это видно из истории с бегством Горбуна. Ваш мозг не скован правилами.

Вряд ли это следует расценивать как комплимент, особенно из уст японца, подумал Эраст Петрович. Но в одном инспектор был безусловно прав: нельзя позволять делать из себя болвана, а именно таким образом поступил коварный Суга с руководителем консульского расследования. Котёнок, перед которым дёргают ниточку с бантиком?

– Ну, это мы ещё п-посмотрим, – пробормотал Фандорин по-русски.

– Я уже достаточно вас знаю, – продолжил Асагава. – Вы станете думать про вице-интенданта Сугу и обязательно что-нибудь придумаете. Когда придумаете – дайте знать. Только сами ко мне в участок не приходите. Очень возможно, что кто-то из моих людей… – Он тяжело вздохнул, не закончил фразу. – Будем сообщаться записками. Если нужно встретиться – то где-нибудь в тихом месте, без свидетелей. Например, в гостинице или в парке. Договорились?