Столпник и летучие мыши (СИ) - Скво Алина

— Народ! Какого б ты ни был роду-племени, приветствую тебя! — воскликнул спаситель и распахнул объятья.

От распростёртых тел отделился придавленный гул. Люди продолжали валяться на камнях, не смея поднять голов.

— Гу-у-у-у…

— Неужто это Тридевятое царство, Тридесятое государство?

— Истинно так, великий воин! — прозвучал ответ венценосца.

— А ты, никак… царь-государь, мил че-че-че… человек.

— Он самый!.. Вольно!

Правитель поднялся, и следом за ним с шорохом встало хвостатое племя. Царь поправил корону, зашагал павлином, шлёпая перепончатыми стопами. Он старательно держал марку и заговорил с достоинством властелина, но голос от волнения дрожал и спотыкался. Щуплая ящерообразная фигура ниже среднего роста блестела в белом свете лун, как майолика.

— Я — государь всея Руси, правитель глубокоземного государства, развивающегося по законам совести. Все последние десять лет мой народ ждал тебя, о богатырь. Мы жили верой в то, что рано или поздно вернёмся на свою исконную Родину в том внутреннем и наружном виде, какой имели наши далёкие предки… Хотя, не такие уж и далёкие.

Монарх сдвинул корону на затылок и вытер мокрый лоб. Бедняга от волнения взопрел. Его голос скрипел и дребезжал, как несмазанная телега на колдобинах. Столпник слушал, не мигая. Он верил хвостатому зелёному существу с венцом самодержца на голове и готов был сей же час поворотить в Разумихино, чтобы броситься в бой с вражьей силой. Но подруги, стоя за его спиной на предусмотрительном расстоянии, переглядывались с недоверием. Корона — это не аргумент. Да и золотая ли она? Небось, акриловой краской покрасили.

Венценосец окинул вдохновенным взором площадь, призывая всех в свидетели.

— Каких-то пятьсот лет назад мы, русичи, были такими же, как ты, о спаситель, — белокожими, светловолосыми и голубоглазыми ариями. А потом случились печальные события, в следствие которых… Ну, да ладно, не будем о грустном…

Повелитель запнулся, святейшие глаза-янтари наполнились влагой и засверкали. Веки дрогнули, слёзы брызнули, — и сомнения в человеческом происхождении правителя отпали. Пальчики-плети молитвенно соединились, и скипетродержец, возвысив голос до фальцета, весь затрепетал.

— Долгожданный наш спаситель! Приветствуем тебя и твоих прекрасных спутниц на просторах российских подземелий! Ур-ра!

— Ур-р-ра-а-а-а! — грянула площадь.

Поднялась суматоха. Народ едва сдерживал эмоции, от радости подскакивал и размахивал руками. Детишки порывались подбежать к Семёну, чтобы его потрогать; родители хватали отпрысков за хвосты. Слышались выкрики, смех и счастливый плач. Владыка взмахнул рукой, и наступила тишина.

— Дорогие посланники, примите наше искреннее почтение, нижайший поклон и, как водится по русскому обычаю, благословите хлеб-соль.

С шумом жители подземелья припали на одно колено, склонили головы, стихли, и за их спинами вдруг показалась… статная русская девица в расписном сарафане и кокошнике, изукрашенном рубинами. Царь кивнул головой, и белолицая юница* поплыла, точно лебедь по изумрудным волнам. В руках она держала святочный каравай на расшитом рушнике: льняные полосы в красных петухах крыльями трепетали за спиной чаровницы.

Столпник схватился за сердце. Явление как две капли воды было похоже на разумихинскую красавицу. Молодец всем существом потянулся к ней, точно былинка к солнцу, выдохнул.

— Марфа, ты ли это?!

— Мара я, — цвиркнула дева, смущённо потупила медовые глазки, но не покраснела.

Лицо было тщательно забелено, самодельная коса крепко пристёгнута под кокошником, пышный сарафан скрывал хвост. Когтистые пальчики прятались в складках рушника.

— Дочурка моя. Младшенькая, — с гордостью провозгласил монарх и осклабился, выставив напоказ пеньки крокодильих зубов.

Мара протянула Стопнику каравай и поклонилась: из кипени юбок выскользнул и задрался кверху хвост. Семён отщипнул, макнул в соль, сунул за щёку таинственную мякоть, перекрестился, заулыбался во весь рот, широко развёл руки и пошёл в народ. Радостно обнимая братние плечи и лобызая хладные муравые* щёки, спаситель провозглашал:

— Здрав будь! Гой еси! Слава Роду! Мир вашему дому!

Сёстры, готовые в любой момент вступить в схватку с превосходящим противником, почувствовали некоторое облегчение. Зелёные человечки выглядели вполне миролюбиво. Они что-то просветлённо лопотали и посекундно кланялись до земли, так что очень скоро от их мельтешения зарябило в глазах. Это никогда бы не закончилось, если бы Лили не шепнула царю на ухо:

— Государь, дело у нас есть важное. Извольте выслушать.

Владыка кивнул, повернулся лицом к столпотворению, хлопнул в ладоши и возвысил голос:

— Ти-хо! Расходитесь по домам, братья!

Народ встал по стойке смирно, попятился и вскоре исчез. Площадь заблестела под лунами, как медный самовар…

***

Если бы пять дней назад игумен сказал Столпнику, что государь всея Руси изволит опочивать на камах*, он подумал бы, что Всевышний отнял у настоятеля разум. Царские покои потрясали взор, — в них не было ничего царского, только голые пещерные стены, уходящие в неизвестность, каменная кушетка и под стать ей стол с табуретками. Зато светло было, как днём. Яркие круглые фонари медленно катились колобками по всем отвесным и плоским поверхностям. От этих живых огней миссионеры не могли оторвать глаз. Патриарх поймал недоумённые взгляды и пояснил:

— Лунная сфера, — теперь их даже две… и живые лампы нам подарила природа. Это реомидис натуралис — флуоресцентный червь. Поддаётся дрессировке.

Светильники, услышав своё латинское имя, вытянулись колбасками и стали соответствовать классификации. Кесарь положил фолиант на бесконечно длинный, как торговые ряды, плоский валун, смахнул золотой венец и поставил в нишу. Оглядевшись, он подцепил скипетром близлежащего реомидиса, усадил рядом с книгой, велел «служить». Потом утёр со лба испарину, примостил царский жезл у стены, обернулся на одной ножке вокруг своей оси и обратился в простого парня, про которых говорят «свой в доску».

Он, по-приятельски потрепал Столпника за плечо, приобнял девушек, заглядывая им в лица и, растягивая щербатую улыбку от уха до уха, промурлыкал, как мультяшный Матроскин*:

— Так-то лучше будет, проще. В непринуждённой-то обстановке беседовать всегда приятней, — безо всякого этого крахмального официоза. И проще, и безопасней. А то у моего секретаря, что ни слово, то — свая, протоколы — железобетон. Коли что скажу, то потом и зубами не выгрызть. Есть ещё у меня пара душегубов писарю под стать. Один — министр народного хозяйства, тот за каждый глоток воды налог взимает. А второй — министр информационной политики. Его задача так соврать, чтобы никто из граждан даже не догадался, что его обдирают.

Властитель нахмурился, засопел, надул щёки. Потом тряхнул головой и вмиг преобразился, зашумел, как весенний куст.

— Вся надежда на тебя, спаситель. Ну, что? Давай знакомиться, как говаривают у нас, у русских, — поближе. Светозар Третий, царь.

Венценосец сунул Семёну похожую на пучок ивовых плетей десницу — для поцелуя или для пожатия — не ясно. Парень осклабился, неловко сложился, оттопырив зад, и боязливо притронулся к монаршей ручке, которая неожиданно крепко, точно тисками, сжала молодцу ладонь. Семён стушевался, покраснел, как рак, заёрзал. Искры так и посыпались из очей, когда патриарх вдобавок дружески огрел дорогого гостя шуйцей* по спине. «Ну, и силушки у царя-батюшки. Одним махом могет любому хребет переломить. Богатырь! А с виду и не скажешь — уж больно тощ. Да и ростом — недомерок», — мелькнула в голове спасителя свежая мысль. Но виду он не подал, осклабился, старательно соблюдая приличия.

— Семён…

— Знаю. Новгородцев, сын плотника. В прошлом столпник, ныне — спаситель всея Руси, избавитель рода человеческого от змеиной погани.

— А вот мои…

— Знаю. Твои ангелы-хранители, выпускницы класса исполнителей, постоянные представители Межгалактической Организации на Земле. Михал Иваныч, позывной Лили. И Лин Эн, позывной Фру.