Иван Кондарев - Эмилиян Станев

— А в чьем распоряжении все это находится?

— Военной лиги. В ее распоряжении все припрятанное оружие, — ответил Корфонозов, готовясь снова сесть на своего конька — военная лига была его любимой темой.

Кондарев усматривал в этом некую идефикс.[58] Корфонозов весьма своеобразно объяснял расстановку политических сил в стране и придавал военной лиге огромное значение. К тому же у него была привычка навязывать тему разговора и вести его в угодном для него направлении, не считаясь с собеседником. Обычно Кондарева раздражала эта черта Корфонозова, но сейчас он остался безразличным. Перед глазами его все еще стояло ярко освещенное казино, сидящий к нему спиной Костадин, Христина. Неужели конец? И зачем он пришел сюда? Искать утешения в пустых разговорах о военной лиге? Слова Корфонозова проносились мимо, не затрагивая сознания, не вызывая никакого интереса.

— Ты смотришь на все глазами военного, — сказал он, лишь бы поддержать разговор.

— Третьего дня мне то же самое сказал Янков: лига — кучка офицеров, а против нее — весь народ… Народ, дорогой мой, относительное понятие, это не сумма, а соотношение сил в известный исторический момент. Тот, кто решил совершить революцию, должен захватить склады с оружием. Народ сам по себе далеко еще не все, и в этом, возможно, коренится будущая трагедия в человеческой истории: народами отныне управлять будет куда легче, чем во времена аркебузов и ядер. Пей коньяк!

— Я недавно пил пиво. Как бы не захмелеть.

Кондарев поднял полную рюмку и поглядел на нее с отвращением.

— Я вижу, ты сегодня рассеян. Что-то тебя гложет. Но я не интересуюсь сердечными делами своих друзей. Правда, друзья друзей охотно посвящают меня в них, даже когда я и не прошу об этом. Ты ходил на вечер или собрался туда? Видно по костюму.

— Собрался было идти.

Чтобы скрыть ложь, Кондарев поспешил закурить.

— Ну что ж! Алкоголь — друг в беде. Ничего с тобой не станется от двух-трех рюмок. И сними ты свой пиджак, да и жилетку. Как ты только терпишь?

Кондарев выпил коньяк и поморщился. От второй рюмки его бросило в жар, и он снял пиджак, поглядывая на полуоткрытую дверь, откуда вот-вот должна была появиться прекрасная вдова.

— Эта женщина значила для меня слишком много, — тихо промолвил он.

— Эта женщина хороша, но она не для тебя, — живо возразил Корфонозов. — Поверь мне: я лучше разбираюсь в женщинах. Еще юнкером я от женщин и девчонок многое узнал. Мужчина, пока молод, должен иметь как молено больше связей с женщинами. Но в условиях нашего мещанского пуританства трудно прикоснуться даже к мизинцу какой-нибудь Рады или Пены, (ели не пообещаешь на ней жениться.

Кондарев глядел на освещенное мягким светом бледное лицо хозяина. И лампа, и некогда дорогой ковер, и это лицо, почти нежное, не будь на нем лисьего выражения, и красивые, но обветшалые диванчики вокруг говорили о прежнем благополучии и навевали какую-то приторную грусть по чему-то отжившему. Отец Корфонозова был известным торговцем в городе, а дядя — отставным генералом. Благодаря его протекции тринадцатилетнего Корфонозова приняли в основанный царем Фердинандом кадетский корпус, там мальчика воспитывали в духе избранной касты — будущей опоры престола и высшего общества. Дружба между Корфонозовым и Кондаревым завязалась года два назад, когда недавний майор вернулся в К., уволенный из армии за свой дерзкий научный труд, рукопись которого исчезла в недрах военного министерства. В своей книге он рассматривал прорыв под Добро-Поле[59] с военной точки зрения, доказывая, что причина поражения не в пропаганде коммунистов и земледельцев, а в огромном превосходстве противника и ошибках болгарского командования. Он надеялся, что его труд будет оценен как серьезный вклад в военную историю, но вместо похвалы и повышения Корфонозова внезапно уволили из армии. Озлобленный собственной неудачей и массовой демобилизацией офицеров, майор осознал свою ошибку слишком поздно. Тогда он стал изучать в университете право и вступил в коммунистическую партию.

В коридорчике послышалось звяканье чашек. Корфонозов распахнул дверь. На пороге стояла сестра с подносом.

— Порядочные холостяки не сидят в такую погоду дома и не ходят голышом, как мой брат, а веселятся в казино, — задорно сказала она, глядя на Кондарева смеющимися глазами.

— Мы прохлаждаемся коньяком. И так как мы настоящие холостяки, то ничего не потеряем, если не побываем на каком-то дурацком вечере. Входи, Дуса, не стесняйся. Даже если ты сумеешь ему понравиться, все напрасно — сердце его давно пронзил стрелой амур, — сказал Корфонозов, заметив, что сестра босая и не решается войти в комнату.

— Чего мне стесняться? В такую жару просто невозможно ходить в чулках, — ответила Дуса, покраснев.

Кондарев невольно загляделся на ее белые стройные ноги, красивую шею и вдруг почувствовал влекущую прелесть этой женщины, как будто впервые увидел ее. Он поспешно отвел глаза и сконфуженно улыбнулся.

— А теперь я закрою дверь, чтобы ты не подслушивала наш разговор, — сказал Корфонозов, принимая у нее из рук поднос и ставя его на стол.

— Если разговор зайдет о любви, как же не подслушивать, если же начнете философствовать, то и слушать нечего.

— Нет, Дуса, хоть ты и не девушка, мужские разговоры могут тебя испортить, — шутливо, но с резкой ноткой возразил Корфонозов и закрыл за ней дверь.

Он постоял несколько секунд у двери, прислушиваясь к удаляющимся шагам сестры.

— Теперь мы можем поговорить спокойно, — сказал он и, скрестив руки, сел на край стола. Его длинные ноги в мягких домашних туфлях касались пола. — Итак, продолжим наши рассуждения. Ты вместе с другими обвиняешь меня в том, что я смотрю на революцию как военный и не принимаю во внимание силы масс. Нельзя приписывать такие взгляды человеку, который провоевал три войны вместе с народом. Наши увлеклись романтикой, а я не мэгу поддаться ей, потому что я зрелый человек и воспитан иначе. Я расстрелял тридцать две тысячи снарядов и знаю силу современного оружия… Как мне стало известно, Муравиев[60] отдал приказ привести в порядок оружие оранжевой гвардии в казармах. Но оттуда оно уже не выйдет. Мы сидим и ждем, что революция придет к нам извне, а в это время международная реакция стягивает силы. Революция у нас не может произойти. Ее сразу же раздавят войска наших соседей, а при большем размахе — интервенция стран Антанты. Но может произойти совсем другое — народ поднимется на защиту своих прав. Кстати, тебя по-прежнему занимают этические проблемы?

Кондарев с недоумением поглядел на него.

— К чему этот вопрос?

— Ты сам говорил, что одно время занимался ими.

— Дело прошлое. Многое во мне перегорело, а под пеплом сохранились чистые страницы, на которых теперь пишется что-то новое. А может быть, ничего хорошего и не напишется.

— Ты молод. Пестрота жизни с течением времени будет производить на тебя все меньшее впечатление. У госпожи истории главное занятие — писать в наших душах. История сейчас пишется быстрее. А в будущем — чем дальше, тем еще быстрее. Пусть попы и моралисты решают этические проблемы. Но давай перейдем к главному. Я уже намекнул тебе, что неподалеку от города есть спрятанное оружие. Точно знаю, что есть снаряды, но, возможно, есть и винтовки. Прежде всего надо произвести рекогносцировку на месте, а потом подумать, как перевезти и перепрятать все это. Я остановил свой выбор на тебе.

— К чему такое длинное предисловие? — усмехнулся Кондарев.

— Это заговор, и надо соблюдать тайну. Это мое conditio sine qua nоn.[61] Ты согласен?

— Нужно ли спрашивать? Значит, заговор двоих?

— У меня больше ни к кому нет доверия, — с раздражением ответил Корфонозов, слезая со стола. — Если хочешь, можешь считать это излишней предосторожностью с моей стороны.

— Ладно, ничего я не буду думать. Дальше!

— Склад находится в двух с половиной часах ходьбы отсюда, на старой мельнице, и, насколько мне известно, никем не охраняется. Я предлагаю отправиться туда на будущей неделе, когда наступят безлунные ночи. У тебя есть какое-нибудь оружие, хотя бы пистолет?

— Был, но в девятнадцатом отобрали при аресте. А что?

Корфонозов выдвинул ящик стола и подал Кондареву почти новый офицерский маузер.

— Давно собирался подарить тебе. Мне он не нужен…

Кондарев повертел пистолет в руках и сунул в карман брюк. Подарок ему понравился.

— Ну и что же будем делать дальше?

— Сейчас объясню. Оружие мы спрячем где-нибудь, можно даже здесь. Под домом у нас подвал огромный, на целый полк… Будем помалкивать, пока не наступит день, когда оно понадобится. Скоро увидим, кто кум, кто сват. Таким людям, как Янков, нельзя доверять оружие. Слово будет не за ними. От них и тогда ничего не дождешься кроме речей… Придет этот день — хорошо, не придет — будем ждать лучших времен. Но ведь мы собирались пить кофе?