Иван Кондарев - Эмилиян Станев

Райна вошла в комнату брата. Костадин лежал на постели, покрытой купленным у Влаевых ковром. Заслышав шаги, он вскочил на ноги, но, увидев сестру, тотчас успокоился.

— Ты поступил нетактично, Коста, — сказала она с сочувствием. — Зачем тебе понадобилось идти в казино, на люди?

— Вот как! А зачем мне прятаться от людей и подыгрывать брату? Этому живоглоту, да и матери с ее упрямством! — Он сердито глядел на нее, все еще дрожа от гнева.

— Ты всегда был нетактичным. А теперь ты еще пуще их озлобил и они не уступят.

— Мне все равно. Что сказал, то и сделаю. Глазом не моргну. И тебе советую быть повнимательней. Я тебе и раньше говорил, что, когда выйдешь замуж и потребуешь свое, будет поздно. Манол подкинет тебе какие — нибудь крохи, лишь бы сказать, что дал долю из отцовского наследства.

— Ты хочешь и меня впутать в ваши дела! А я ни с кем не хочу враждовать.

— Как ты наивна! Ему что ни говори, у него все мимо ушей проходит. Все его хитрости я хорошо вижу, они добром не кончатся. Сменит завтра вывеску на лавках, вот ты и останешься с носом. Он уже не раз намекал на это.

— Какую вывеску?

— На лавках. Там значится «Димитр Джупунов и сыновья», а он ее сменит на «Братья Джупуновы».

— Ну и что из того?

— Ничего-то ты не понимаешь! В таком случае ты ничего не получишь из капитала. Отец оставил нам около ста тысяч левов капитала, который с тех пор увеличился. Манол выдаст тебе из этой сотни тысяч пятнадцать — двадцать. По закону ты, как дочь, имеешь право на одну часть недвижимого имущества, а каждый из нас, братьев, на две. Значит, тебе полагается пятая часть, а если учесть долю матери, то и того меньше. Он может так подстроить, что ни тебе, ни мне ничего не достанется.

— Как же это он сделает? Неужели он способен на такую подлость?

— Ради своей мельницы он готов на все. Вложит, нас не спрашивая, весь капитал в мельницу, которую, разумеется, оформит на свое имя. Под видом ипотеки, если денег не хватит, или еще как, — я не адвокат и не могу всего предвидеть, но к этому он клонит. Сегодня к нему приходил хозяин мельницы из Яковцев, и Манол нарочно спровадил меня в лавку, чтобы за моей спиной провернуть какую-то махинацию. Втемяшилась ему эта мельница, и мутит он воду неспроста. Потому и я лезу на рожон и требую свое. Женюсь и отделюсь. Построю дом, заведу хозяйство в Караормане; полюбилось мне это место, я всегда мечтал пожить там. А ты подумай. Если сейчас не воспользуешься случаем и не потребуешь свое, я не ручаюсь за твое будущее.

— Ах, Коста, как все это неприятно! Мне сейчас не до наследства, и я не верю, что брат меня обманет. Ненависть к нему заводит тебя слишком далеко.

— Я тебя предупредил, а ты поступай как хочешь.

Костадин заметил, что сестре разговор неприятен и она думает о чем-то другом.

— Ты в самом деле хочешь сразу жениться? И не походишь в женихах? Не думала я, Коста, что дело у вас пойдет так быстро, — с живостью сказала она и улыбнулась.

— Говорил я тебе, говорил… Ведь она давно любит меня… Ах, Райна, ты представить себе не можешь, как я счастлив! — Лицо его осветилось радостной, чуть застенчивой улыбкой.

— А как же Кондарев? Разве она с ним окончательно порвала?

— У них не было ничего серьезного. Я еще тогда тебе говорил. То было лишь увлечение, девичьи причуды…

— Но она-то дала ему понять, что все кончено?

— А зачем? И без того между ними ничего не было, — с раздражением ответил Костадин. — С сегодняшнего дня мы открыто ходим вместе. К родителям я сватов не посылал, хоть и положено; надо посмотреть, как поведут себя наши. Тяжело мне будет, если они встанут поперек дороги, как сейчас. Эх, — вздохнул он, — дорог мне наш дом, больно по-худому расставаться с ним.

— Да, я тоже подозревала, что она его не любит. Она очень практична и потому не ценит его, — сказала Райна, взволнованно расхаживая по комнате.

Костадин с удивлением поглядел на нее.

— А за что его ценить? За его россказни? А ты его ценишь, а? Потому и растрещалась тогда у Христины, как бобы в жестянке?

— Теперь уж все равно, не стоит спорить, — примирительно сказала Райна. — Сегодня в читалище благотворительный вечер. Вы придете?

— Посмотрим.

— Но ты не умеешь танцевать!

— Не умею. Ну и что ж, буду плясать хоро… А разве трудно научиться? — спросил он с ребяческим простодушием.

— У кого?

— Вот ты возьмись и научи меня…

— Не так-то просто. Давай попробуем, — со смехом сказала она.

Костадин обнял сестру за талию, и она, тихонько напевая, закружила его по комнате. Костадин делал огромные шаги, неуклюже вскидывая свои длинные ноги.

— Раз, два, три! Раз, два, три! — отсчитывала Райна, кружа его вокруг себя. — Нет, лучше попробуй один. А я буду играть тебе на гитаре. Подожди минутку.

Она сходила за гитарой и, сев на кровать, заиграла.

— Слушай музыку и двигайся в такт, а не шагай, как жираф!

Костадин начал двигаться, вкладывая столько трогательных усилий, что Райна прыснула со смеху.

— Ты тут вертишься, танцы разучиваешь, а мама с братом заперлись внизу и кто знает, что замышляют, — сказала она.

— Ага, совещаются… Матери я больше всего боюсь, Райна. Мама у нас — крепкий орешек. Старая да, как говорится, босая ходит, а хоровод водит. Беды от нее так и жди. Только все равно им ничего не придумать, ничего! Давай! Я непременно должен научиться танцевать.

— А ведь ты не признавал танцев?!

— Верно. Но с тех пор, как это началось, мне все кажется иным. Представь себе, что ей захочется потанцевать, а я не умею. Хлопай глазами, как филин, и смотри, как с ней танцуют другие!

— Любовь движет миром, — рассмеялась Райна. — Ты волочишь ногу, словно ее свело. Смотри внимательно — еще раз покажу. — Райна прошлась в вальсе по комнате. — Вот так: слева направо, правой ногой полшага, левой — шаг… Трам-та-та! Трам-та-та! Раз, два, три, раз, два, три! Ступай на пальцы, а не всей ступней. Голова не кружится?

— Ничего со мной не станется.

— Тогда кружись, но медленно. Давай теперь вдвоем…

— Они давно стакнулись, с малых лет помню. Мать никого не любила кроме Манола. Он для нее царь и бог. Недаром он в нее уродился, чорбаджийская кровь![57] А мы — второй сорт, — вернулся к прежней теме Костадин, когда Райна заявила, что для начала достаточно.

— Если не сробеешь, то вечером сможешь вальсировать. Но будь осторожен, не наступай даме на ноги…

Ну что за атмосфера создалась у нас в доме! Представь себе, Коста, что и я решу выйти замуж за какого-нибудь человека без состояния. Правда, мое положение иное — я женщина. Уйду к нему, а кроме того, ведь я не компаньон Манолу, правда?

— Только попробуй, и тогда увидишь… Но почему ты не подошла, когда увидела нас? Я думал, ты присоединишься к нам.

— Я бы только помешала. Да и настроения не было выходить из дому. Хорошо, что меня не было с вами. Мама глаза бы мне повыцарапала, — сдержанно сказала Райна, всем видом показывая, что разговор об этом ей неприятен.

— На вечер придешь?

— Может быть, и приду. Но не впутывай меня в ваши дела. Я и без того тебе во многом помогла. Не проси ничего больше. — Райна взяла гитару и вышла.

Оставшись один, Костадин покружился по комнате, повторяя заученные движения, подошел к окну и оглядел безлюдную улицу. Залитое солнцем здание читал ища отбрасывало резкую тень на тротуар и на белеющие пустые столики. Костадин долго глядел на столик, за которым они сидели с Христиной, перебирая в уме слово за словом весь их разговор, вспоминая каждый ее жест и взгляд, каждую черточку дорогого ему лица. Ему не сиделось в комнате. Христина владела всеми его мыслями и тысячами невидимых нитей влекла к себе.

«Что мне тут делать? Сейчас, чего доброго, придут наши ругаться», — подумал он и решил прогуляться по полю. Переодевшись, он снял со стены охотничье ружье и, даже не оглянувшись на комнату матери, вышел на празднично тихую улицу.

— Братец, возьми мне билет на балкон. Танцевать я не буду, только посмотрю, — попросила Сийка.

Кондарев улыбнулся, оставил сестру у дверей зала, где посыльный городской управы, спустив очки на нос, с неприступным видом проверял билеты, и пошел к кассе. Несколько девушек в ярких платьях, с чрезмерно напудренными лицами и ненапудренными шеями толпились у гардероба в ожидании кавалеров, которые ушли за билетами.

Две лампы, подвешенные на толстой проволоке к потолку, и четыре цветных бумажных фонаря заливали светом опрысканный парафином пол. В украшенном бумажными гирляндами зале духовой оркестр на хорах играл марш. Вечер еще не начался, но на стульях вдоль стен уже сидели молодые женщины, матери с дочерьми, сновали молодые люди, распространяя вокруг запах парихмахерской. Все бестолково суетились, с нетерпением ожидая своих близких и друзей. Молодой аптекарь, главный распорядитель всех балов и вечеров, проносился танцующей походкой по залу, то исчезая на лесенке за сценой, то снова появляясь с озабоченным лицом.