Там, на сухой стороне - Луис Ламур

Комната была пуста, постель заправлена. Однако в очаге тлело несколько углей, из почерневшего чугунка поднимался пар. Чантри огляделся. Здесь не было оружия, здесь вообще не было ничего такого, что можно было бы использовать для нападения. Это был провал. Он надеялся… Он и сам не знал, на что надеялся.

Моуэтт толкнул его в спину, и Чантри покачнулся.

— Да заходи ты, черт тебя побери!

Моуэтт вошел следом, злобно оглядывая комнату.

Книги лежали на столе, там, где он их и оставил. Чантри выглянул из окна, выходящего на север. Оно было маленьким — почти бойница, верхний свод закруглен.

— Теперь гляди в свои книги, и побыстрее, — заявил Моуэтт.

Он брал книги по одной и пролистывал их. В одной из книг обнаружилась закладка, мятый клочок газеты. На этой странице Моуэтт увидел название «Улисс» и медленно, шевеля губами, пытаясь проникнуть в значение каждого слова, стал читать поэтические строки.

— Черт побери, — сказал он, — здесь ничего нет!

Он был неправ.

Моуэтт отдал книгу Чантри, и тот сделал вид, что внимательно переворачивает страницы в поисках ключа. Олли Фенелон и Пиерс вышли, и Чантри услышал, как они бормочут что-то вроде «чушь собачья».

«Улисс» был любимым произведением Клайва. Он часто его цитировал.

Чантри особенно запомнилась одна строфа, начинавшаяся со слов:

Вся наша жизнь — лишь арка, в чьем проеме

Мерцает неподвижный мир…

Он вышагивал по комнате, читая одно стихотворение за другим. Остановившись, выглянул в окошко — ничего особенного, только густые деревья за скальным полем, разбросанный тут и там кустарник да молодые осинки.

И все же верхнюю часть окна можно было назвать аркой. Он снова стал листать страницы.

Потом уселся на край постели.

— Черт возьми, — сказал он, стараясь придать своему голосу раздражение, — это должно быть здесь.

— Желательно, чтобы это было так, — заметил Моуэтт.

И снова Чантри шагал по комнате. На этот раз он остановился посредине и стал читать вслух строки из «Локсли Холл» так, словно надеялся в них что-то отыскать. Затем выглянул из окна, выходящего на юг.

Небо было ярко-голубого цвета. На нем ослепительно сияло солнце. Среди яркой зелени травы возвышалась большая гранитная скала.

Чантри уже поворачивал, когда краем глаза поймал какое-то мерцание — неясное отражение света. Он с трудом оторвал взгляд от окна и вновь принялся переворачивать страницы.

— Куда ты смотрел? — потребовал отчета Моуэтт.

— Никуда. Просто размышлял, — ответил Чантри. — Клайв был непростым человеком. Чтобы найти сокровище, я должен мыслить так же, как он. Тебе может казаться, что я просто мечтаю, а на самом деле я думаю.

Мак Моуэтт заерзал на стуле.

— Готовься к похоронам, — коротко сказал он. — У меня терпение на исходе. И у моих ребят тоже.

— Ты еще не повесил убийцу моего брата, — сказал Чантри. — Я дал твоим людям целых две недели.

Моуэтт вскочил и тыльной стороной ладони ударил Чантри по губам. Тот отшатнулся, ударившись о стену, и уронил книгу. Люди, стоявшие снаружи, мгновенно появились в дверях.

Моуэтт махнул рукой:

— Все в порядке, успокойтесь. Просто он мне дерзит. С этим я и сам справлюсь.

Моуэтт снова уселся, и Чантри поднял книгу. Во рту был привкус крови, а губа стала быстро распухать.

— Попридержи язык, — сказал Моуэтт. — У меня нет времени на разговоры.

Чантри поднял глаза к окошку. Где-то там, рядом с большой гранитной скалой, откуда шла тайная тропа вниз, он заметил слабое мерцание — кусочек слюды, отражающий свет. Чантри понял, что нужно делать. Риск был велик, очень велик. Не исключено, что ему придется вступить в перестрелку с этой шайкой. На близком расстоянии. Его вполне могли убить.

Он улыбнулся.

— Чего это ты скалишься? — возмутился Моуэтт.

Чантри продолжал улыбаться.

— Просто представил, как вытянутся ваши физиономии, когда я найду сокровище, — ответил он. — Потому что я найду не то, что вы думаете. Ты был дураком, Моуэтт, когда бросил своих людей в погоню за радугой. Кого-то убили, кого-то ранили, и все жертвы — ни за что.

Чантри хотел, чтобы Моуэтт подошел к нему, может быть, снова ударил. Он должен его разозлить.

— Я улыбался еще и потому, — добавил он, — что подумал о том, какие мы все глупые. Каждый из нас когда-нибудь умрет. Единственное, что мы знаем о жизни, — это то, что когда-нибудь она кончится, так почему бы не прожить ее гордо? Моуэтт, ты вонючий трус. Ты трус, потому что ударил безоружного. Ты не джентльмен, ты даже не тень джентльмена. Ты — главарь банды ублюдков, и ни один из них и против молокососа не выстоит в честной драке. И ты, Мак Моуэтт, считаешь себя предводителем? Я видел, как ты уступил Фрике, — не решился встретиться с ним лицом к лицу… Ты — ничтожество, Моуэтт. Даже мышь смелее тебя.

Чантри был готов к нападению, но его не последовало. Мак Моуэтт, усмехаясь, откинулся в кресле, глядя на него холодными хитрыми глазами.

— Слишком много разговариваешь, Чантри, — сказал он. — Но у тебя ничего не выйдет. Я знаю, на что ты рассчитываешь, — думаешь, я разозлюсь, брошусь на тебя, а ты выдернешь мой револьвер и затеешь перестрелку. Ничего у тебя не выйдет. Да, я разозлился, это точно! Что же касается Фрики, я с ним еще разберусь — без твоей помощи. А пока даю тебе ровно минуту, чтобы ты сообщил, где спрятано золото.

Моуэтт вынул из кобуры револьвер.

— Читай! — зарычал он.

— «Вся наша жизнь — лишь арка, в чьем проеме

Мерцает неподвижный мир. Его границы

Все время меркнут, пока я двигаюсь».

— Мне это ничего не говорит. — Револьвер был направлен в грудь Чантри.

— Смотри, Моуэтт: окно — это арка. Посмотри, и ты увидишь отражение солнца в слюде. Слабое мерцание. Если ты чуть повернешь голову, мерцание исчезнет. Это и значит «меркнут, пока я двигаюсь».

— Спасибо, Чантри, — усмехнулся Мак Моуэтт. — Ты дал мне все, что нужно.

Он взвел курок.

Что там с ними происходит, я не знал. Знал только: если мы с Марни хотим выбраться отсюда живыми, надо что-то делать, и побыстрее.

Уайти был крутым мужиком, с которым по собственной воле никто связываться не станет. Он сидел за столом и раскладывал пасьянс, тасуя засаленную колоду. К нам он повернулся лицом, так что даже двинуться было нельзя, его шестизарядник лежал рядом на деревянном обрубке.

Вернулся Слим и тоже уставился в карты. А я поднял глаза и что-то увидел: руку, которая мне махала. Это был старик. Он стоял на опушке и подавал какие-то знаки — вначале вроде показывал на Слима, а потом на себя.

Я понял, что он хотел сказать: он брал на себя Слима, а мне оставлял Уайти. Ну, скажу я вам, себе-то он выбрал задачку полегче. Связываться с этим Уайти — все равно что лезть в пасть гризли, но я был уже готов на все.