Божий Дом - Сэмуэль Шэм

И я стал таким, я стал Толстяком для своих пациентов.

В приемнике радость ощущения себя человеком не исчезла. Я чувствовал себя отлично, гордый своими способностями, веселый. Меня больше не раздражала мысль о походе на работу, а вне Дома я смог думать не только о Доме, но и о чем-то еще. Находиться в приемнике было как сидеть на скамеечке в Лувре — человечество проходит перед глазами. Как и Париж, приемник существовал вне времени. Я заканчивал смену, уходил, а он продолжал жить своей жизнью вплоть до моего возвращения. Неминуемая тоскливая бесконечность болезни. Благодаря искусству СПИХА, я смог приблизиться к идеалу доктора из писем моего отца, дока способного справиться со всем, что бы ни привезла скорая.

Субботним днем, незадолго до Рождества, во время затишья перед ночной бурей, мы с Гатом сидели у поста медсестер. Безумный Эйб пропадал где-то уже две ночи, и мы все были слегка обеспокоены его отсутствием. Медсестры постоянно огрызались, даже Флэш наводил порядок в приемнике не без раздражения. Выпал мокрый тяжелый снег, и я уже получил первый из нескольких ожидаемых инфарктов миокарда у пригородных отцов семейств среднего возраста, находившихся в плохой спортивной форме, которые пытались разгребать снег со своих подъездных дорожек. Я заметил, что Гат выглядит расстроенным и сообщил ему об этом. Он ответил:

— Это все Элиаху. Он не может отличить свою жопу от своего лица, поэтому я должен следить за всем, что он делает. Даже швы! Человек с моими способностями вынужден зашивать! Но, если я не буду за ним следить, здесь будет бойня. Будет, как с нашим предыдущем шефом хирургии, Фрэни. Знаешь, что о нем говорили?

— Что?

— Убил больше евреев, чем Гитлер. Все равно мы больше не получаем серьезных случаев. Никаких огнестрелов или травм, одни животы, швы и прочая хуйня.

Медсестра протянула каждому из нас по истории. Гат взглянул на одну из них и сказал:

— Знаешь, что здесь, старик? Пизда. Заболевшая пизда. Может я расист и конфедерат, но Христа ради, дайте мне что-то серьезное. Все эти больные пиписьки уничтожают мою сексуальность.

Мне достался тридцатитрехлетний мужчина, Залман, ростом метр девяносто и весом всего сорок килограмм, которого нашли возле общественной библиотеки, где он пытался воспользоваться туалетом. Кожа да кости, с видом заключенного из Освенцима, он был слишком слаб для чего бы то ни было помимо разговоров. Он не ел мясо, так как читал, что души животных переходят в людей, он был безработным философом, мир вокруг был безобразен, а его обычный обед состоял из виноградины. Отлично. СПИХ в психиатрию. Звонок резиденту-психиатру был прерван вторым снегоуборочным инфарктом, уже готовым умереть. Гат, Элиаху и я все-таки смогли вернуть его к жизни.

Пока мы спасали снегоуборщика, количество историй болезни под моим именем значительно увеличилось. Первые несчастные, принесенные ночным приливом пациентов. Взяв несколько историй, я отправился осматривать пациентов, но по дороге был остановлен лысеющим парнем моего возраста, одетым в джинсы и черную водолазку.

— Доктор Баш, я Джефф Коэн, резидент из психиатрии. Я только что пообщался с вашим анорексиком, Залманом.

— Очень приятно познакомиться. Полицейские много о вас рассказывали. Да, Залман очень интересен. Он точно нуждается в ваших услугах.

— Расскажите мне о нем, — сказал заинтересованный Коэн, усаживаясь.

— У меня совсем нет времени, — сказал я.

— Конечно, тогда позже. Мы возьмем его, но не сразу. Мы не прикасаемся к пациентам до тех пор, пока они не проверены полностью терапевтом. Мы никогда не вступаем в физический контакт с пациентом.[145]

— Никогда?! Никогда до них не дотрагиваетесь?!

— Вы удивлены? Физический контакт снижает объективность. Но, я вижу, что у вас завал, а я иду в библиотеку. Поговорим о нем позже, если у вас будет время. Анорексия у мужчин — очень редкое явление и очень интересное. Позвоните мне, ладно? Увидимся.

Я смотрел, как он удаляется. Он был необычным. Он умел слушать. В Божьем Доме, как и во многих еврейских домах, если кто-то говорил, его никто не слушал. Мне же показалось, что Коэну было интересно то, что я хочу сказать. Он был Толстяком, но без цинизма. И ему были интересны его пациенты. Я знал, что тело Залмана намного менее интересно истории его души. Даже я был заинтригован. И у Коэна было время читать на дежурстве. Охуеть.

Я вернулся в безумную субботнюю ночь. Принесли девушку, которая висела на плече своего парня без дыхания, синея. С быстротой молнии Гат и я превратили почти мертвый по прибытию передоз в блюющий и вопящий недодоз, СПИХНУТЫЙ Джеффу Коэну. Я занимался Сантой, случайно глотнувшим кислоты, когда увидел Гата, убеждающего в чем-то парня, стоящего снаружи. Парень стоял снаружи, подозрительно на нас поглядывая из-под пары розовых женских трусиков, которые он надел на голову. Коэн появился вновь, попытался с ним поговорить, но вскоре сдался. Я спросил, что произошло.

— Параноидный шизофреник с гомосексуальными наклонностями. Держись от него подальше. Он успокоится, вопрос времени. Подождем.

Коэн отправился к «Иисусу Христу», а я к «сыну Чарли Чаплина», требовавшему кодеина от головной боли, которого я СПИХНУЛ на улицу. Я сообразил, что куда больше людей нуждались в услугах Коэна, а не в моих. Во время небольшого затишья я наблюдал, как Элиаху применяет то, что он называл «стандартным способом», пытаясь разбудить огромного пьяного норвежца, засовывая кубики льда в его трусы, но тут медсестра сказала, что я должен немедленно осмотреть пациента, у которого неизвестно высокое давление.

— Что значит неизвестно высокое давление?

— У тонометра существует ограничение ртутного столбика. Так вот, если давление выше этого ограничения, мы называем его неизвестно высокое.

Очередные достижения Дома! Норвежец вышел из своего ступора и с воплем: «Я ЗАСТАВЛЮ ТЕБЯ ЦЕЛОВАТЬ МОЮ НОРВЕЖСКУЮ ЗАДНИЦУ» погнался за Элиаху. Мы с Гатом надеялись, что успешно. Я пошел осмотреть пациента с неизвестно высоким давлением. Здоровый толстый черный парень с обеспокоенным взглядом, отечными ногами, отеком легких и страшной головной болью. Он разрешил поставить ему катетер для внутривенных, я проинформировал его, что с таким давлением артерии его мозга могут взорваться в любую секунду, и он согласился лечь в больницу. Неожиданно, он вырвал катетер из вены и, разбрызгивая кровь, направился к выходу, заявив, что ему «нужно разобраться с делами», которые включали серебристый каддилак и двух подвыпивших женщин. Соискатель рекорда Дома по высоте систолического давления, СПИХНУТЫЙ на улицу, лишь упрочил мою репутацию СТЕНЫ.

В районе одиннадцати случилось нечто замечательное — эротическое приключение. Одной из немногих привилегий врача была возможность раздевать красивых женщин не только в воображении. Первым моим опытом была арабская принцесса, за которой последовала студентка колледжа в оральной[146] фазе развития, неспособная выбрать между отцом и парнем, что неожиданно выразилось в проблеме глотания, которая в свою очередь привела ее субботней ночью на осмотр молодого еврейского доктора, проводящего истинный медико-эротический осмотр ее горла, миндалин, ключиц, грудей и сосков.

Но наиболее примечательной была датчанка. С белоснежными зубами, волосами, ресницами, что означало белизну лобковых волос, розовощекая, с глазами голубыми, как нордические фьорды, одетая в платье с открытыми плечами, через которое просвечивали соски. Ее жалобой было «давление в шее, отдающее в грудь.» Прекрасно, просто прекрасно. Я шутил, флиртовал, выспрашивая подробности этого давления. Я думал, уместно ли попросить ее раздеться. Я колебался. Напряжение росло. Она озадаченно на меня посмотрела. Кажется, я прокололся, но все-таки сказал:

— Наверное, мне стоит осмотреть все более подробно. Пожалуйста, переоденьтесь в больничную робу.

Она посмотрела на меня, и я подумал: «Черт, неприятности. Я сделал это. Она пожалуется кому-нибудь, и я увидел заголовки завтрашних газет: НОРВЕЖСКИЙ МОРЯК УБИВАЕТ ТЕРНА. ПРЕСТУПЛЕНИЕ СТРАСТИ ПРОТИВ ДАТСКОЙ КРАСОТКИ В БОЖЬЕМ ДОМЕ.

— Ну конечно, — ответила она, белоснежно улыбаясь.

Она все понимала и была не против! Я оставил ее, прикрыв ширмой и подошел к другой пациентке, также молодой женщине, которой занималась медсестра. Я спросил в чем дело, и медсестра ответила:

— Передозировка собачьим кормом.

— Да?! — спросил я игриво. — И какова же нормальная доза собачьего корма?

Я начал осмотр Собачьего Корма, что представляло собой обратный эротическому процесс. Сонная, бесстыдно обнаженная до пояса, блюющая. Я прислонил стетоскоп к ее груди, но меня отвлек вид, промелькнувшей из-за ширмы, прикрывающей переодевающуюся прекрасную датчанку. Осторожно, стараясь не помять, она растегнула и сложила платье. Она села, обнаженная, не считая золотистых трусиков, потянулась и зевнула. Пульсация моих височных артерий, казалось, отражается от кафельных стен и пола. Она поежилась от холода и обхватила себя руками. Ее соски — напряженные коричневые пуговки на шелковистой коже груди. Перед тем, как натянуть больничные одежки, она посмотрела на свои соски, как ребенок смотрит на чудесные игрушки, и легким ласкающим движением провела вокруг каждого из них пальцем. При этом жесте ее соски и мой член подпрыгнули в унисон, как голодные евреи, дочитавшие последнюю молитву, заканчивающую пост на Йом Кипур. Усиливая переживания влюбленного, я затягивал осмотр Собачьего Корма, но потом пошел в комнату к датчанке и идиотически спросил: