Русский полицейский рассказ (сборник) - Коллектив авторов

– Ваше вб-дие! – взмолился сотский. – А ежели он не пожелает к свинье, значит? Ежели супротивляться будет?

– Кто это сопротивляться будет? Кнур?! А палки, веревки на что?!

– Ваше вб-дие! Базар нынче, его теперича не сыскать, – попробовал было еще раз «возразить» сотский, но, увидев грозно насупливающиеся брови начальства, поспешил добавить: – Ночью нешто! Слушаю, ваше вб-дие.

Сотский ушел.

Прошел вечер, наступила ночь. Только что улеглись старики на покой, как во дворе послышались громкие голоса, перебранка, возня. Иван Васильевич перетрусил.

– Даша, что это? Ты слышишь?

Дарья Петровна прислушалась.

– Да это, наверно, кнура пригнали. Постой, тише… Ну так и есть: слышишь, около хлева возятся, загоняют его, вон свинья закричала… А вот и дверь захлопнули, заперли кнура… Ну, Ванечка, теперь у нас будут свои поросятки, будешь ты их себе кушать в охотку… Ну а теперь спи!

– Только смотри, Даша, непременно чтобы заливное с хреном да со сметаною.

– Ладно-ладно, и с хреном, и со сметаною, спи только!

Но лишь только что заснул Иван Васильевич, как страшный стук во дворе, свиное визжание и крик заставили его испуганно приподняться на постели.

– Даша, Даша! Да проснись же! Боже мой, что же это такое!

Прислушалась Дарья Петровна: шум на дворе стал потише.

– Да успокойся ты, Бога ради! Это же в хлеву кнур с Машкою играет. Вот обгуляются, и все будет тихо. Ну успокойся, Ванечка, спи себе. Поросятки у нас будут. Подумай себе о поросятках и засни.

Уснуть-то уснул Иван Васильевич, а все-таки еще не раз приходилось ему просыпаться: не унимался кнур в хлеву, стучал, возился. Но под утро, как и предсказывала Дарья Петровна, все утихло.

– Ну, Ванечка, поздравляю тебя, – проснувшись, обратилась она к мужу, – теперь-то уж наверно, наверно будут у нас свои поросятки. Слышишь, как тихо в хлеву?

– А что же это значит, Даша?

– А это значит, что Машка с кнуром отлично обгулялись, вдоволь наигрались. Устали, вот и спят теперь, отдыхают. Это хороший, верный признак. Вот подожди, придет время, вдосталь накушаешься ты поросят, да не каких-нибудь, а своих, собственных, доморощенных!

– Так тогда, Даша, пожалуй, кроме заливного под хреном, сделай еще мне рулядку из одного поросенка!

– Хорошо-хорошо, придет время, все сделаю. А теперь иди-ка в канцелярию да возьми у сотского ключ от хлева. Кнур-то, верно, проголодался, жрать хочет, вот я ему кухонные помои велю вынести.

Веселый, полный радостных надежд, Иван Васильевич вошел в канцелярию. Сотский, смущенный и с видом провинившегося человека, стоял уже здесь.

– Ну вот спасибо тебе, братец! – весело и милостиво обратился к нему Иван Васильевича. – Хорошего кнура ты достал: знает свое дело. Только, проклятый, всю ночь он не давал мне спать; все со свиньей возился… Спасибо, спасибо, братец!

– Рад стараться, ваше вб-иe, а только дозвольте доложить, он очень недоволен, говорит, жаловаться буду.

– Кто это жаловаться будет?

– Да этот самый… как его? Кнур, ваше вб-диe!

– Что за чепуху ты несешь? Не проспался, что ли?

– Никак нет, ваше вб-диe! А только он говорит, это большой срам для меня. И как я есть германский подданный, говорит, то беспременно до самого Бисмарка дойду, а этого самого дела, говорит, ни за что не оставлю! И твой пристав, говорит, беспременно отвечать должен, потому как я германский подданный, говорит.

– Да ты с ума сошел, черт тебя возьми совсем! Что ты меня пугаешь? Что за ерунду городишь? Толком говори! Кто это такой германский подданный?

– Этот самый… кнур, ваше вб-дие!

– Да какой же он германский подданный? Белены ты объелся, что ли?

– Никак нет, ваше вб-дие! А только он самый настоящий пруссак будет, и потому, говорит, до самого Бисмарка беспременно дойду.

– Да про кого ты говоришь? Черт тебя дери!

– Да про этого самого, про пруссака Кнура, то есть про каретника, что вот теперича у свиньи сидит, как вчерась ваше вб-дие приказали туда, значит, запереть его!

Побледнел, задрожал бедный Иван Васильевич! Он, наконец, понял, все понял!

Во вверенном ему местечке жил каретный мастер, прусский подданный по фамилии Кнор, в общежитии называемый попросту Кнур. Человек солидный, работящий и зажиточный, он изредка покучивал и иногда производил дебоши, за которые раза два попадал в полицию. И вот его-то сотский притащил и запер к свинье Ивана Васильевича. Чем же окончилась эта история – быть может, спросят любопытные читатели. Благодаря добрейшей Дарье Петровне, истинному другу своего мужа, для последнего его служебная «беда» окончилась сравнительно благополучно. Как только Дарья Петровна узнала, какой «Кнур» сидит в хлеву, сейчас сама побежала туда; с извинениями и почетом привела его к себе в дом, обмыла, обчистила, обогрела, одеколоном надушила. Усадила за стол, накормила, напоила и кофеем, и ромом. И пруссак растаял: дал честное слово немца забыть эту историю. Слово свое сдержал и тогда, когда, преследуемый насмешками соседей, стал все чаще запивать, загуливать.

Иван же Васильевич, потрясенный этим случаем, заболел нервною горячкою и в бреду все грезил поросятками, сотским, кнуром, пишущим на него жалобу Бисмарку. Едва-едва, с трудом оправился от этой болезни.

Овсянников

Из прошлого:

Догадались

В декабре 1878 года, собираясь безусым юношею поступить на полицейскую службу, поехал я к своему старому знакомому Семену Ивановичу Хорошанину, становому приставу одной из белорусских губерний. Хотелось мне поближе присмотреться к службе, к приемам отправления полицейских обязанностей, к розыскам и, кстати, провести в деревне рождественские праздники.

Семен Иванович радушно встретил меня и охотно обещал познакомить со всеми подробностями службы. В первый же вечер, за чаем, рассказал он мне свою служебную заботу: около месяца тому назад в его стане, в лесу около проезжей дороги, найден задушенным зажиточный крестьянин, кулак и мироед ближайшего села Илья Горбачик. Покойный ночью возвращался домой с 400 рублями наличных; ограбление этих денег и послужило поводом к убийству. Подозрение в совершении этого преступления пало на соседа Горбачика пропойцу Ивана Лещука, который вот уже три недели содержится под караулом, но, невзирая на многие побочные улики, упорно отрицает свою вину. Уж как ни старается Семен Иванович добиться сознания: и строгостью, и кротостью, и увещеванием чрез батюшку, – ничто не берет. Уперся Лещук на своем: знать не знаю, ведать не ведаю, и дальше ни с места. Вот дело и застряло на шее Хорошанина. А тут еще начальство, и свое, и судебное, насело: вынь да положь, подавай виновного! А как ты его подашь, если он не сознается, а прямых улик нет?

Наступил первый день Рождества. Возвратился Семен Иванович из церкви и в ожидании пирога засел в канцелярии со своим письмоводителем за разборку почты. Отворилась робко дверь, тихо и молча вошли двое «стойковых»[27] и приведенный ими арестант. Подали письмоводителю разносную; в ней два пакета.

– Вы скольких же арестантов пригнали? – обратился письмоводитель к стойковым.

– Одного только, панночку.

– А где же другой? Ведь должно быть двое арестантов?

– Другой побег, панночку.

– Как «побег»?! – закричал, вскакивая с места, Семен Иванович. – Так вы такие-сякие, будете мне арестантов выпускать? А я за вас отвечать буду! Так вот же вам! Будете помнить!

Началась внушительная и отвратительная расправа со стойковыми, покорно перенесшими это жестокое наказание начальства и так же покорно отправившимися по его приказанию в «холодную» под караул.

Наскоро покончив со своими служебными обязанностями, Семен Иванович уселся за обеденный стол и только что принялся за праздничный пирог, как в столовую вошел письмоводитель с бумагою в руке.

– Семен Иванович! А ведь стойковые-то ни в чем не виноваты!

– Как не виноваты?

– Да конечно же, не виноваты: арестант-то убежал не от них, а еще на первом перегоне, а эти стойковые его в глаза не видали. Вот и донесение урядника!

Смутился Семен Иванович:

– Ах, черт их возьми. За что же я то их?.. Вот история… Ну да ладно, нужно дело поправить. Прикажите отпустить их из «холодной», пусть придут в канцелярию. А я вот сейчас водкой их сам угощу да пирогом. Замажу как-нибудь.

Достал пристав из шкафа полную водочную бутылку, взял чайную чашку и пошел в канцелярию. Стойковые смиренно стояли у порога.

– Ну черт с вами! Подходите сюда, – ласково произнес, обращаясь к ним, Семен Иванович. – Бери вот чашку, держи.

Взял в руки один стойковый чашку. Пристав до краев наполнил ее из бутылки.

– Пей на здоровье! С праздником тебя!

Выпил стойковый, поморщился, обтер полою губы; поцеловал, по местному обычаю, щедрую начальническую руку и хотел поставить пустую чашку на стол.

– Держи, держи, еще тебе налью! – весело и приветливо закричал пристав.

– Ой, будет, панночку. Не надо больше!