Собрание сочинений в 4 томах. Том 2 - Николай Погодин

Дятлов. Я живу в гневе… Как будто у меня горячка. К нам на двор среди бела дня являются подлинные буржуа.

Ленин (чуть улыбнувшись). Буржуи.

Дятлов. Да, правильней — буржуи. С иголочки… упитые.

Ленин. Упитанные?

Дятлов. Неужели вам смешно?

Ленин. Я только уточняю. Являются упитанные буржуи… И что же они делают?

Дятлов. Маргариновый завод пустить задумали.

Ленин. Прекрасно.

Дятлов. Я не понимаю, что вы говорите?!

Ленин. Я говорю: прекрасно. Не спекуляциями занимаются, а живым делом.

Дятлов. Какое дело?.. Маргарин… даже не жир… подделка.

Ленин. Милый Дятлов, вы поймите — мы с семнадцатого года голодаем.

Дятлов. Тогда молчу.

Ленин. Нет, выговаривайтесь.

Дятлов. Что в партии у нас народ диковинный — не спорю. Но ведь вокруг нас… бог ты мой!.. какая человеческая галиматья!

Ленин. А что такое «человеческая галиматья»?

Дятлов. Все те же нэпманы, неистребимое мещанство рядом, пропойцы, спекулянты, взяточники… и еще не знаю что! Мы с Ипполитом знаем одного художника, вы его картину видели на заводе… Пастух типичный по происхождению! Народ открыл его талант, учил его, сделал человеком… И что же? Он нам заявляет, что мы чернь, толпа, а вот за границей… А, да что говорить. Расстрелять такого мерзавца надо.

Ленин. Печально, но что поделаешь. Новый человеческий тип из старого не может быть создан за какие-нибудь пять — десять лет. Отсечь легко, привлечь труднее. Самая грандиозная работа партии будет состоять в этом массовом, неслыханном вовлечении миллионных масс в коммунистическое строительство… Но новый человеческий тип будет создаваться очень медленно, и не только по нашим умным книжечкам, а самой жизнью, прежде всего ее материальными силами. Что это, Дятлов, у вас одни темные стороны жизни? Ничего интереснее не видели?

Дятлов. Видел!

Ленин. Что ж это?

Дятлов. У нас на дворе капиталист от нэпа сбежал.

Ленин. Как? От нэпа?.. Капиталист? Не понимаю.

Дятлов. Гвоздилин некий… Может быть, вы слыхали? Заводчик. Словом, туз. За границу укатил.

Ленин. Вы с ним были знакомы?

Дятлов. В восемнадцатом году пытался я его расстрелять, но он в Крым удрал.

Ленин. Знакомство… гм… гм… не очень сближающее. И почему же он сбежал?.. Не сказал?

Дятлов. Сказал. Мне сказал лично. «Ваш нэп, говорит, это пир во время чумы. И хоть Ленин заявил, что нэп всерьез и надолго, но вы сами всерьез и надолго».

Ленин (весело). И сбежал! Молодец. Умных капиталистов мало. Опыт есть, знаний масса, а ума нет. А этот очень умный. Угадайте, что он понял?

Дятлов. Что нэп есть передышка.

Ленин. Не то. Готов пари держать. Он понял, что большевики кончили отступать. Вот в чем весь гвоздь. Передышка еще ничего не означает, передышка может превратиться в поражение, в сдачу всех позиций, в гибель… А он увидел, что отступление кончено и ждать нечего. Замечательный капиталист. Я показывал бы его в Музее Революции. Такой вот русский, смекалистый, умнее Рокфеллера. Нуте-с, товарищ Ипполит… Хоть вы из партии выходите, но будем плавить сталь… Сейчас у нас ее отчаянно мало… будем плавить. Ничего… Ничего, господа рокфеллеры… мы умнее. До свиданья, товарищи. Хорошо сделали, что пришли. Все это очень показательно.

Дятлов. Ипполит! Как же это? Как можно тебе промолчать?!

Ипполит. Владимир Ильич, я понимаю, вы не Дятлова школили — меня.

Ленин. Что вы, как можно вас школить, как-то странно. Вы, наверное, марксизм начали изучать лет с шестнадцати.

Ипполит. В гимназические годы… с пятого класса.

Ленин. Вот совпадение! Как я… Я тоже рано начал изучать Маркса, но вот… простите, из партии выходить не надумал.

Ипполит. Мне стыдно, очень стыдно.

Ленин. Если так, то всего один вопрос. Только совсем откровенно: откуда этот срыв? Что с вами случилось?

Ипполит. Да, срыв! Я метался. У меня возникли мучительные вопросы, они казались громадной проблемой. Ведь был Октябрь, Смольный… Я даже стал сомневаться в правильности курса партии. И потом брат у меня, Дятлов его знает, молодость, чистота, горел революцией, а вот теперь сделался взяточником.

Ленин. Понимаю, брат. Вы в него верили. Это может потрясти. Но вы не сделались взяточником. Дятлов не сделался. Я не сделаюсь. Вот и судите о партии по Дятлову, по мне, если угодно, и тогда не будет никаких сомнений. Но это уже вопрос не о деревьях и лесе, а о гнилых пнях. Вам, наверное, очень тяжело. Не буду вас томить. Мне очень не хочется портить свое впечатление от вас. До свиданья, товарищ Ипполит.

Ипполит уходит.

Я таких знаю. Колеблющихся не терплю, но тут другое. Это испуг, временная растерянность… А я — вот видите — устал. Волнуюсь, горячусь непомерно, а мне уже нельзя. Я, по всей видимости, серьезно болен. По политическим мотивам об этом говорить не следует, но вам — другое дело… Я могу умереть в любое время… Хоть это звучит несколько нелепо, ибо все мы умираем в любое время… но применительно ко мне это приходится связывать с переутомлением, о котором я, грешный человек, ничего не знал… Тут еще выстрел, пули с ядом… И потому меня сейчас особенно волнуют настроения в нашей партии, что вы и почувствовали на себе.

Дятлов (потрясен, еле слышно). Владимир Ильич…

Ленин. Товарищ Федор, не произносите ничего кисло-сладкого. Не обижайтесь, не переношу. И вообще наше с вами время истекло. У меня куча дел. Вот чего жаль! Сделали мы неслыханно много, больше, чем все революции вместе взятые. А хочется еще и еще… Ну-с, до свиданья, друг мой. Инженера Ипполита не томите… Тонкие, чувствительные натуры тоже нужны партии… Вы не томите его упреками, он — наш. А вам бы кипучую работу, заводик бы насадить где-нибудь из тех, которые у нас под пеплом. А?.. Товарищ Дятлов, что с вами?

Дятлов. Ничего, Владимир Ильич…

Ленин. Уходите, а то мы так вовеки не простимся.

Дятлов. Ухожу. (Уходит.)

Ленин. Любить людей задача адски трудная!

Занавес

Действие четвертое

В квартире Сестрорецких. Та же зала. Ирина, Настя.

Ирина. Уйдите, Настя. Зачем вы пришли? Никакой дружбы у нас не будет.

Настя. Вы нетактично обращаетесь со мной, Ириночка. А я вот могу сообщить вам нечто такое, за что вы мне руки должны целовать. А Валерик-то жив. Он во Владимирском централе[49] находится.

Ирина. Неправду говорите. Он написал бы мне.

Настя. Нет, не напишет. И не ждите. Потому что вы все отвернулись от него, помочь не хотели. Напишите братику, поскольку вы перед ним кругом виноваты.

Ирина. О наших отношениях с братом я буду судить сама. Благодарю за то, что вы мне сообщили… и довольно.

Настя. Не выгоняйте, сама уйду. Но что хотела высказать, то выскажу. Вы ведь на Валерика за то взъелись, что деньги те мимо вас прошли. А то — они принципиальные. У всех у нас одна принципиальность: собственный карман.

Ирина (вне себя). Вон! Прошу вас. Иначе, не знаю, что будет.

Настя (нежно). Ах, Ириночка, какие вы вспыльчивые. А я пришла из-за своей любви. Верьте не верьте, а Валерик — моя первая любовь. Адью. (Уходит.)

Ирина. Какая гадость! Точно в грязь падаешь.

Входит Дятлов.

Дятлов. Прошу прощения, что вошел не постучавшись. Меня ошеломила Настька Гвоздилина… Как фурия на меня накинулась…

Ирина. Федор? Неужели вы?

Дятлов. Я… А где Ипполит?

Ирина. Его вызвали в райком. Срочно. Не объяснил зачем. Ну, а как вы, где вы? Исчезли прошлой зимой, внезапно, втихомолку, странно. Ведь я почти ничего не знаю о вас.

Дятлов. Живу в недрах Тульской губернии, раскопал старинный завод, который теперь воскрешаю в должности директора.

Ирина. Интересно?

Дятлов. Трудно. Впервые я почувствовал всем своим нутром, что революция — это громадный труд, какого я себе не представлял. Так что о том, что интересно и неинтересно, мне и подумать некогда. Но иногда скучаю по друзьям… По Ипполиту…

Ирина. Ему пишете, мне — ни строки… Обиделись на меня за то, что я вас назвала безжалостным… Простите, если так. Потом я поняла ваш взгляд на поступок Валерия… Я потом многое поняла… А Валерик наш жив…