Независимость Грузии в международной политике 1918–1921 гг. Воспоминания главного советника по иностранным делам - Зураб Давидович Авалов

мера этого унижения не была еще ясна и не сознавалась даже самыми вдумчивыми людьми. Например, в министерстве иностранных дел верили (или делали вид, что верят!) еще в возможность осуществления грузино-германских проектов! «Но постарайтесь поскорее склонить на вашу сторону державы согласия. Это будет для вас делом трудным, так как державы эти, в стремлении поскорее восстановить единую Россию, будут против бывших окраин. Кроме того, армяне сделаются теперь естественно любимцами Антанты. Им постараются утереть слезы, и претензии их на ваши уезды – Борчалинский, Ахалкалакский – будут теперь для вас опасны» – таковы были предположения, высказанные доктором Геппертом в последней моей с ним беседе (14 ноября 1919 г.).

По словам Г., грузинское правительство в этот тяжелый для Германии момент показало генералу Крессу в Тифлисе много деликатности и внимания[93].

«Смутное время и у нас», – заметил Г. «Да, – утешил я его, – теперь вы займетесь тою задачей, которую, в скромном масштабе, старалось разрешить грузинское правительство: демократия и социализм – без „большевизма“. Задним числом вы, может быть, воздадите теперь Грузии должное»[94].

Со своей стороны Грузия уже воздала должное Германии: ее поддержка, несомненно, облегчила первые месяцы грузинской независимости. Но то, что называлось «германской ориентацией» Грузии, не имело уже под собою почвы в изменившихся политических условиях Европы.

47. Мудросское перемирие

Брест-Литовский договор, со всеми дополнительными к нему соглашениями, признан был утратившим силу (п. XV условий перемирия с Германией, подписанных 11 ноября 1918 г.) как с точки зрения союзников, так и в отношениях между Германией и советской Россией. Московское правительство сообщило германскому, что не считает себя более связанным Брест-Литовским договором; и хотя тем самым, на благо Грузии и Армении, наносился удар вновь приобретенным правам Турции на три санджака (Батум, Карс, Ардаган), но, с другой стороны, уничтожалось и постановление ст. 13 «добавочного» русско-германского договора от 27 августа, содержащей замаскированное признание грузинской независимости советским правительством; и это был, несомненно, шаг назад в деле международного упрочения независимости Грузии.

Центр всех признаний, решений, поддержек и поощрений перемещался на Запад, в Париж, где должен был собраться конгресс или конференция победителей. Путь же в Париж лежал для нас через Лондон, не только по географическим условиям тогдашних сообщений, но и политически: перемирие с Турцией, главным неприятелем на азиатском Востоке, было делом рук великобританских, и закавказские страны принимались в соображение, как один из театров кончавшейся войны, именно в конвенции о перемирии с Турцией, подписанной британским адмиралом Артуром Колсорпом 30 октября 1918 г.[95] Кроме того, и по условиям дислокации союзных войск на Востоке, и ввиду особого положения, которое Англия явно стремилась там занять, следовало ожидать в гости в Закавказье именно англичан, а не кого другого. Представлялось поэтому необходимым как можно скорее вступить в непосредственное сношение с британским правительством в Лондоне, чтобы подготовить с этой стороны «приспособление» независимой Грузии к новой международной обстановке, в особенности когда сама эта «обстановка», в виде английских войск, собиралась вступить в наши пределы.

Вступали они туда, конечно, в качестве «войск союзных держав» – на место уходивших теперь с Кавказа германотурков. Но никакой определенной союзной политики в кавказских делах не могло еще, конечно, сложиться; у англичан же такая политика могла быть, и выяснение этой политики, согласование с нею или, попросту говоря, использование ее в интересах охранения и укрепления грузинской независимости становилось основной очередной задачей; тем более что сам текст мудросской конвенции совершенно игнорировал закавказские государственные новообразования.

Это не значит, что конвенция игнорирует Закавказье. Напротив, она рассматривает его как добро, поступающее ныне под контроль союзников. Ст. XI касается очищения закавказских провинций (как и Северо-Западной Персии) турецкими войсками. Ст. XV говорит об установлении союзного контроля над закавказскими железными дорогами, вместо турецкого. Дороги переходят в «свободное и полное» распоряжение союзников (с принятием во внимание нужд населения). Батум будет занят союзниками. Турция соглашается и на занятие ими Баку[96].

Ни Грузия, ни Азербайджан при этом не упомянуты: официально в это время они не существуют еще для союзников. Кавказская Армения также не упомянута. Зато есть многозначительный намек в ст. XXIV, предоставляющей союзникам право занимать части шести армянских вилайетов, в случае беспорядков.

Когда Турция поставлена на колени, а всесильный победитель делает такой намек, для большинства нет сомнений: армянам обещаны шесть вилайетов. Небольшое усилие «толкования», и вывод ясен: «Союзники решили создать независимую Армению – с отнесением к ней шести турецких вилайетов»[97]. Как не воспрянуть духом – эриванским армянам, сжавшимся под турецким нажимом лета 1918 г.? Конец турецкой оккупации; вместо нее – британская оккупация и «шесть вилайетов». Наша взяла – теперь можно и разжаться: Грузия почувствует на себе всю энергию этого настроения, когда, в декабре 1918 г., эриванское правительство даст своим войскам приказ занять Борчалинский и Ахалкалакский уезды бывшей Тифлисской губернии. Но это эпизод сравнительно маловажный.

Гораздо хуже было то, что теория «шести вилайетов», вкрапленная очень неосторожно в текст чисто военного документа, создала «настроение» и среди турок: не один нож зажался в мускулистой руке.

Достойным образом начиналось одно из самых отвратительных проявлений политического дилетантизма нового времени: разрешение армянского вопроса великими западными демократиями[98].

Глава XVIII. Курс на Запад

48. Берлин-Лондон

19 ноября 1918 г., то есть спустя какую-нибудь неделю после капитуляции Германии, я выехал из Берлина в Христианию, куда прибыл 21-го. Английский посланник отсутствовал, и просьба моя о разрешении въезда в Лондон была передана туда поверенным в делах господина Овея, с которым, как, впрочем, и с французским посланником господином Эдмондом Бапстом, я продолжал теперь начатые летом беседы на кавказские темы. Господин Овей сообщил, между прочим, что в ответ на донесение о моем сентябрьском разговоре с сэром Мансфельдтом Финдли британской миссии поручено было из Лондона запросить от меня сведения по целому ряду вопросов, касающихся фактического положения в Закавказье и на Северном Кавказе. Сведения эти не могли быть тогда же от меня получены, вследствие моего возвращения в Берлин: теперь я поспешил удовлетворить любознательность лондонского министерства.

Ходатайство мое – о разрешении приезда в Лондон, по поручению грузинского правительства, в связи с вопросом о признании последнего, не было, очевидно, ходатайством совершенно обычным. Оно было, по моей просьбе, поддержано перед английским правительством господином Оливером Уордропом[99] из Бергена; а в Лондоне об ускорении этого разрешения должен был хлопотать Д. Гамбашидзе, имевший некоторые связи в министерстве иностранных дел. И с одним, и с другим я снесся немедленно по прибытии в Норвегию. В самом начале декабря разрешение было получено, и «согласно инструкции