Переводы с языка дельфинов - Юлия Миронова

— Едете? Я через полчаса уже буду на месте.

Экстрасенс принимал в серьезном и солидном заведении, называлось «Международная академия ясновидения и энерготерапии».

Минут через сорок Алина с сыном приехали к зданию академии, их уже поджидала Юля. Подошла их очередь, Алина вошла в кабинет не без опаски. Вова сразу сел на пол и стал ныть. Он устал за сегодняшний день от кабинетов, столов, белых халатов и пристального внимания. Если бы экстрасенс был действительно ясновидящим и умел прочитать его мысли, он понял бы, что больше всего Вова не любит ждать и терпеть внимание чужих людей. Не хочу видеть ваше лицо, не ждите от меня ничего, я ничего не знаю, давайте я буду бегать, прыгать, щекотаться, гоняться за мячиком, складывать цифры, машинки расставлять и колесики крутить, я вас не понимаю и все буду делать по-своему — вот что сказал бы Вова, если бы мог.

Экстрасенс был самый обычный: хрустальный шар на столе, книги по парапсихологии за стеклянными дверцами шкафа, ароматические палочки, источающие благовония. В кабинете остро пахло корицей, славящейся свойством тонизировать организм при умственном переутомлении, упадке сил и депрессии. М-да, полный набор. Алина попросила Юлю забрать Вову и подождать их в коридоре.

— Что привело вас ко мне? — специальным голосом, переигрывая, заговорил экстрасенс, субтильный мужчина с шикарными гусарскими усами и искусственным левым глазом. Его желтоватый пиджачок приятно гармонировал с обстановкой в зеленых тонах: изумрудные шторы, обитый зеленым муаром диванчик, ваза с зелеными яблоками.

Алина покачала головой, удивляясь самой себе: «Что я тут делаю?» — и сказала:

— У меня в семье кое-какие проблемы. Мне бы хотелось, чтобы вы подсказали мне решение хотя бы некоторых.

В тоне ее слышалась ирония, направленная на саму себя: раз уж приехала, доводи дело до конца. Это вообще было в характере Алины — все доводить до логического завершения, хотя порой и на середине понятно, что дальнейшие действия бесполезны. Вот и с протоколом этим: вроде уже ясно, что не помогают эти препараты, однако она настойчиво продолжает пичкать Вову ударными дозами, ожидая результата. И оправдывает себя тем, что пока хуже не стало, просто все вернулось обратно.

Экстрасенс между тем зажег ароматические палочки, повертел в руках керамические квадратики с изображенными на них рунами, посмотрел в окно, потом на посетительницу. Алина тоже наблюдала за ним чуть ли не с насмешкой. Экстрасенс вытянул из колоды карт таро три штуки, разложил их перед собой. Алина подняла глаза к потолку и решила уже уйти, как он вдруг сказал:

— Пока твое яблоко далеко от яблони, ничего не сложится так, как тебе хочется.

Алина аж подскочила:

— Что-что? Как это понять?

Хотя что уж тут непонятного! Алина ошарашенно смотрела на человечка, смиренно смотрящего на нее сквозь сандаловый дым.

— Вы можете конкретно сказать, что меня ожидает?

— Зачем? Вы же мне не верите, — весело и живо заговорил экстрасенс. — Настроены вы скептически, вам у меня не нравится, мои слова вы уже заранее готовы опровергать. Вы прекрасно поняли суть сказанного мною. Вот отсюда и действуйте. Могу вам сказать только одно: в итоге все будет хорошо. — И многозначительно подмигнул ей здоровым глазом.

Вышла Алина от него в смятении. Юля кинулась к ней с расспросами, но Алина отвечала односложно и поспешила уехать.

Глава 14

Семен жил теперь как в коммуналке с подселением. Они с Алиной обитали в одной квартире, ели на одной кухне, смотрели один телевизор, но были далеко-далеко друг от друга. Алина, желанная, любимая, теперь недоступная и чужая. Семен иногда спрашивал сам себя: да были ли они счастливы когда-то?

У Алины были свои дела и заботы, сын занимал ее всю. Семен жил словно робот: позавтракал, на работу, с работы, поужинал, посмотрел телевизор или посидел в интернете. Спать. Говорить с женой было не о чем. Обсуждать планы на будущее стало незачем. У нее был Вова. А у него не было ничего, чем можно себя занять.

Как-то субботу Сема проснулся в супружеской постели один: Алина с ребенком уехала на иппотерапию. В квартире пахло горелым мясом — жена опять экспериментировала. Он встал, послонялся по дому, потыкал пульт телевизора. Решил съездить к матери. С того дня, как Екатерина Афанасьевна поссорилась с Алиной, она не приезжала к ним, а по телефону, когда Сема звонил узнать о самочувствии, говорила сухо, односложно.

Подъехав к дому матери, он не стал сразу подниматься, а посидел в машине, думая, как лучше построить разговор. Придется выдержать поток желчной язвительности и оскорблений, мать всегда умела вытащить наружу его комплексы, унизить и высмеять. Молча выслушать будет мало, нужно будет каяться и просить прощения. Покаяться в данном случае — отречься от Алины. Алина была той причиной, которая не позволяла ему помириться с матерью. Но сегодня он был готов на все, он устал.

Семен поднялся на этаж и, собравшись с духом, позвонил в дверь материнской квартиры. Услышал шаркающие шаги, удивился: мать всегда несла себя гордо, даже высокомерно, дома ходила красиво одетая, в туфлях на каблучках, чем досаждала соседям снизу.

Вообще неудивительно, что его мать такая, какая есть. Детство у нее было безрадостное. Родители ее словно и не замечали. Химики, они много работали, допоздна корпели в лаборатории с крысами и растворами. Кате хотелось конфет и игрушек, потом красивой одежды и косметики. Она ничего не просила, думала, у родителей нет денег. Ходила по магазинам и смотрела на витрины, любовалась, рассматривала и ощупывала.

Она тоже стала химиком. От родителей унаследовала и характер — неприветливая, даже угрюмая. Тщательно за собой следила, любила хорошо одеваться. Не случайно и Семену Алина понравилась не только красотой своей, но и ухоженностью. Заводить ребенка Екатерина вообще-то не собиралась. Дети такая морока. Но появился Семочка — от случайной связи с профессором, помогавшим писать диссертацию. Она изменилась, стала помягче, но только с сыном, в котором души не чаяла, старалась ему дать все, что было в ее силах. Но взамен и от него требовала того же. Друзей, подруг у нее почти не было.

Дверь открылась. Вид у Екатерины Афанасьевны был настолько странным, что Семен глазам своим не поверил: мать ли это? Пожилая женщина в махровом халате, с подвязанной шерстяным платком поясницей, в вязаных носках, кое-как причесанная.

— Мама! — кинулся к ней Семен. — Ты плохо себя чувствуешь?

— Кому это интересно! — прошелестела Екатерина Афанасьевна, удаляясь в комнату. — Ты один? Закрой дверь на все замки. Твои тапочки на второй полке справа. Вымой руки и поставь чайник. В буфете варенье и конфеты, неси сюда, будем пить чай.

Семен улыбнулся, почувствовав себя маленьким домашним мальчиком. В другое время он бы разозлился, но сейчас докучливая заботливость матери была кстати. Сидеть в знакомом кресле, в старых домашних тапках тоже приятно. Мать держалась строго, надменно, однако выставила к чаепитию чашки и розетки из немецкого сервиза «Мадонна», который уже считался антиквариатом. Она очень дорожила им, ставила на стол только в исключительных случаях, и Семен понял, что мама ему все-таки рада. Отпив из чашки вкусный крепкий чай, Семен облизнул ложку с малиновым вареньем и с чувством сказал:

— Как хорошо, мам!

Екатерина Афанасьевна, молча наблюдавшая за сыном, усмехнулась, резко опустила свою чашку на стол и воззрилась на сына. Семен подумал: ну, сейчас начнется. Но ничего не началось. Мать продолжала внимательно смотреть, потом сказала:

— Ну, давай выкладывай, что там у вас. Я же вижу, случилось что-то из ряда вон, иначе ты бы не прибежал сюда. Да еще один. Что там твоя дура натворила?

— Мам, не называй ее так! — попробовал защитить жену Семен.

— Ты ведь пришел ко мне не просто так, а потому, что любишь мамочку. В своем доме я буду говорить все, что пожелаю! — вскипела мать.

— Хорошо, не злись, — примирительно сказал Семен. — Я хочу попросить у тебя прощения. Мы в тот раз нехорошо расстались, да и потом по телефону никак не могли общего языка найти. Прости меня!

Екатерина Афанасьевна помешала ложкой в чашке, поджала губы — показала, что чувства ее оскорблены. Зная характер матери, Семен приготовился покорно выслушать все. Мать наконец отложила ложку и сказала, глядя прямо ему в глаза:

— Семен, сын — не твой. Или ты слепой совсем?

Все, что угодно, но только не это! Семен от неожиданности так опешил, что слова застряли в горле. То есть слов было много, они теснились, но он не мог произнести ни одного. Он качал головой, в ужасе смотрел на мать. Она же взирала на него с заметной ноткой презрения. Наконец Семен выдавил из себя:

— С чего ты взяла?!

Екатерина Афанасьевна хмыкнула: