Переводы с языка дельфинов - Юлия Миронова

— Я их есть не буду! — угрюмо предупредил он.

— Ну и черт с тобой, грузись дальше. Задрал уже своим кисляком вечным! — Салим зло сплюнул Семену под ноги и быстро пошел обратно.

Семен постоял немного, посмотрел на разворошенную грибницу, сорвал уцелевший грибок, понюхал его: никакого специфического запаха не было. Надо же, вот кто не знает, может и попасться на безобидный вид такого грибочка. А в больших количествах, особенно при регулярном приеме, они вполне способны убить. Убить… что-то слишком часто сегодня приходится думать о смерти. И каждый раз эти мысли невольно связаны с Вовой. Черт! Семен бросил поганку, вытер руки и пошел к реке.

На берегу сидел один Егор. Салим, уже употребивший, по всей видимости, грибной «допинг», удалился в лес с девушками. Семен подсел к Егору, взял удочку, заглянул в ведерко, стоявшее рядом, оно по-прежнему было пустым. Рыбацкий фарт сегодня был не с ними.

Семен задумался о своей жизни, об Алине. Что делать? Нет, вот эта жизнь, с чужими девками, пьянками, грибами и прочим тупым времяпрепровождением — не для него. Он не был никогда таким уж прямо пай-мальчиком, но всегда предпочитал спокойный семейный отдых. Раньше они с Алиной постоянно выезжали из дома, то за границу, то просто в модные места, в городе всегда находилось, чем себя порадовать-побаловать. Это теперь все изменилось, после Вовиного диагноза. Ну, откровенно говоря, мальчик же не виноват в заболевании, и Семен готов это признать. Но вот Алина… Она так носится с ребенком. Понятно, если бы это сулило выздоровление, но тут же все ясно: Вова всегда будет таким, какой он есть, как бы там Алина ни старалась.

Самый рациональный выход один — специальный интернат, где Вова будет среди таких же детей, как он, и под квалифицированным медицинским наблюдением. А они с Алиной будут его навещать, но при этом и спать спокойно, и есть, что хотят, и нервы сберегут, и остальную жизнь наладят. Шутка ли, уже почти четыре месяца у них вообще ничего не было, живут, как соседи, хоть и спят в одной постели. Да что там! Алина в последнее время чаще уходит в детскую, поэтому понятие «супружеская постель» в их доме уже тоже упразднилось.

Но наладить отношения с женой хотелось больше всего. Несмотря ни на что, Семен ее любил. Любил больше всего на свете, желал только ее, единственную, боготворил по-прежнему, хоть и не напоминала уже Алина ту холеную девочку, которая когда-то стала его женой.

Алина сидела в коридоре перед операционной. Анестезиолог обещал самый щадящий наркоз, который не вызовет осложнений, даже рассказал, что в его практике был случай, когда общий наркоз сказался на таком же пациенте положительно: ребенок даже начал произносить кое-какие слова. Алина, правда, в эту историю не поверила. Хирург убеждал, что операция рядовая, ничего страшного не произошло, конечно, понадобится реабилитация, физиотерапия, массаж. Алина представила, в какие нервы ей выльется массаж: Вова же не будет спокойно лежать. «Об этом подумаю потом», — сказала она себе. Сейчас главное, чтобы Вова хорошо перенес операцию и вышел из наркоза с наименьшими страданиями.

Из операционной вышла медсестра, сказала, что операция прошла успешно, Вова еще часа три-четыре будет спать. Мамаше лучше бы сходить поесть и отдохнуть, потом не до того будет. Алина и сама это понимала. Оставила номер своего телефона и попросила сестричку позвонить, когда Вова просыпаться начнет.

Она хотела зайти в ближайшее кафе, съесть тарелку супа и выпить кофе. Но, выйдя за ворота больницы, увидела над зеленой листвой деревьев купола церкви, расположенной на соседней улице. Алина не отличалась набожностью, хотя, конечно, была крещеной. Из всех молитв знала только «Отче наш», во время Великого поста соблюдала только Страстную седмицу, и то больше в оздоровительном плане. Теперь ноги, словно сами собой, понесли ее в храм. Перед входом она накинула на голову шарфик, который кстати завалялся в сумке, и осторожно вошла в церковь, стыдясь своего присутствия в полуспортивной одежде, и вообще стесняясь быть здесь. Постояла, неумело перекрестилась и подошла к бабке, торговавшей свечками. Взяла одну, подумала, взяла еще две. Взгляд Алины задержался на иконе святого князя Владимира.

— Есть такая же маленькая? Мне для ребенка нужно, — обратилась она к свечнице.

— Да, милая, сейчас достану тебе. — Бабка скользнула под прилавок и, пошуршав оберточной бумагой, вытащила небольшую деревянную иконку с металлическими золочеными уголками.

С иконкой в руке Алина подошла к образу Божьей Матери, зажгла свечку и поставила ее перед большой иконой.

— Богородица-заступница, — робко проговорила Алина, с неожиданным благоговением глядя на икону, — благословенна Ты в женах, и благословен плод чрева Твоего… Царица моя преблагая, радость скорбящих и покровительница обиженных… помоги! — выдохнула Алина, вдруг вспомнив молитву, которую слышала от Марфуши. И неожиданно взмолилась своими словами: — Помоги мне! Ты же сама Мать, Ты все понимаешь, Ты видишь мою боль, знаешь мои печали! Помоги мне! Прошу Тебя, на коленях Тебя прошу, вылечи моего сына. Облегчи его страдания, ему так тяжело в нашем мире… Господи, как ему тяжело! Не за себя прошу!

Она стояла у иконы, плакала, просила прощения, молила и молила о помощи. Потом отерла слезы, поставила одну свечку Распятию Христову, а другую Святому Пантелеймону-целителю, наскоро прочитала у каждой иконы «Отче наш». Перекрестилась и вышла из храма. На душе стало легко. Алина подумала, что надо бы ходить в церковь чаще. Посмотрела на чистое летнее небо и сказала вслух:

— Если Ты услышала мои молитвы, я не забуду Тебя никогда, каждый день буду благодарить Тебя!

Она купила по дороге булочку и тут же ее съела.

Иконку с изображением Святого Владимира Алина положила Вове под подушку.

Чуда не случилось. Вова очень тяжело выходил из наркоза. Ему было плохо, его дважды вырвало, он бессмысленно кричал, ворочался и бил себя по лицу. Повязку сделали добротно, сверху надели компрессионное белье, сорвать которое он не мог и от этого злился еще больше. По его лицу текли слезы, нос и веки покраснели и опухли. Он мял и комкал постельное белье, писался. Алина сбегала вниз в аптеку, за памперсами. Пока ее не было минут десять, нянечка, оставшаяся присмотреть за Вовой, в ужасе стояла у двери, со страхом глядела, как маленький мальчик методично бьется лбом о железную раму кровати, и кричит-кричит-кричит, и трясется всем телом от страха и боли.

Наступил вечер. Нянечка, заступившая на дежурство и уже наслышанная о Вове от сменщицы, смотрела на его выкрутасы с неодобрением. Подошла к Алине и ворчливо сказала:

— Да-а, распустила ты мальчонку своего. Не была бы задница в бинтах, так и просила бы ремня-то!

— Не говорите так, — возмутилась Алина. — Мой сын болен, у него психическое заболевание, а не проблемы воспитательного порядка. И он после наркоза!

Но нянька ничего не поняла.

— Психических в других больницах лечат, а твоему строгости не хватает! И после наркоза можно уговорить потише себя вести, а то это ж ни в какие ворота, ну! Да ты сама-то не устала разве капризы эти сносить? Пресекла бы уже давно, ремнем пригрозила бы. Или не лупцуешь ремнем-то? Да, конечно, не наказываешь, вот он у тебя и орет, как блажной! Эй, — вдруг крикнула она Вове в самое ухо, Алина и опомниться не успела. — А ну, хватит орать! Сейчас отдам мужику с мешком! — И тетка страшно заворочала глазами.

Тут и здоровый ребенок испугался бы, а для Вовы это было словно брошенная граната. Он просто взорвался диким ревом, тараща глаза и колотясь в руках у Алины. Таким страшным было это зрелище, что тетка, сообразив, что сделала что-то не то, поспешила скрыться с глаз долой. Вова снова бил себя ладонью по лицу, крутил ногами, пиная все, что мог достать. Алина легла рядом с ним и покрепче прижала сына к себе, стараясь удержать его руки-ноги. Вова кричал все сильнее и начал хрипеть, как утром. На рев прибежала дежурная медсестра, сказала, что Вова пугает других детей на этаже, мамаши недовольны, нельзя ли успокоить ребенка, «что вы за мать такая, неужели вам сына не жалко?». Алина старалась как можно спокойнее объяснить проблему, но сестра слушать не стала:

— У меня полно дел, выслушивать истории про жизнь каждого некогда. Угомоните ребенка, это все, что от вас требуется. Вы и так лежите в отдельной палате, но нельзя же шуметь на весь этаж! — и ушла.

Через час весь этаж гудел, как пчелиный улей. Не было ни одной палаты, где бы ни обсуждали мамашу, которая не в силах справиться с ребенком.

— Пусть ему сделают успокоительное! — взвизгнула женщина, заглянув в палату к Алине. — Ну невозможно же спать!

— Нельзя больше, с утра и так уже чего только не накололи, — слабо оправдывалась Алина. Но женщина уже хлопнула дверью, вызвав у Вовы новый приступ неудержимого крика.