Переводы с языка дельфинов - Юлия Миронова

Вова сидел на подоконнике верхом, свесив левую ногу в пропасть седьмого этажа.

Быстро подойти и сдернуть его на пол? Не получится: вплотную к окну стоит стол, вес Вовы явно перенесен на ту часть, которая торчит в окне. Если он еще немного завалится влево, она просто не успеет. Подходить медленно и говорить с ним спокойным голосом? Или не говорить ничего, просто потихоньку подойти и взять за руку, а потом уже сжать покрепче и изо всех сил притянуть к себе? Алина не могла рискнуть, так как понимала, что ее слова не подействуют никак. А могут только напугать, и он тогда упадет. И не помня себя она зашептала:

— Вовочка, сыночка мой… не надо, мальчик мой… мама рядом, мама сейчас тебя спасет… тихонечко сиди, я подойду и возьму тебя, маленький мой… — Алина шептала, медленно продвигаясь к фигурке в окне, не зная, как и что она будет делать дальше. Сердце бешено колотилось о ребра, ладони вспотели, ей не хватало воздуха, вдохнуть полной грудью она не могла. Ей было страшно.

Вова вдруг качнулся вперед, схватившись рукой за раму. Теперь он буквально висел в окне. Он уже не держался сам и в любой момент мог упасть. Спасало только положение правой ноги, застрявшей между столом и стеной. Рука, которой он схватился за раму, его не держала — только рукав рубашки, зацепившийся за ручку. Алина не смогла сдержать крика, но эти секунды решили все: она подскочила к окну и схватила Вову за правую ногу и руку одновременно. Он взвыл и стал выворачиваться из ее рук — самое страшное, что она могла предположить! Вова висел над семиэтажной высотой, Алина втаскивала его внутрь, но он отчаянно сопротивлялся. Орал и бился в ее руках.

Алина держала его крепко, казалось, не было такой силы, которая могла бы ее сейчас заставить отпустить в этот момент сына. Даже рациональная мысль, пробивавшаяся сквозь ужас происходящего: у него останутся синяки на ноге и руке, может, разойдутся швы от недавней травмы, — не могла заставить ее ослабить захват ни на миллиметр. Мать с сыном боролись, и эти минуты показались Алине часами. Наконец она извернулась, оттолкнула собою стол и, приподняв тяжеленного Вову над подоконником, уже почти онемевшими руками втащила его в кухню.

Опустила на пол, упала рядом с ним сама, обхватила руками, зажала коленями, намертво прижав к себе, целовала в мокрые щеки — он ревел и отталкивал ее. Теперь зарыдала она. Алина плакала как никогда в жизни, злые слезы катились по ее щекам. Она ожесточенно била кулаком по стене, по полу, по своему лицу. Одной рукой она держала Вову, другой хватала себя за волосы, крепко сжимала их, намеренно причиняя себе боль. Она выла, прижимая сына, оплакивая его и себя.

Алина не слышала, как пришел Семен, не видела, как он вошел в кухню и остолбенел, в ужасе наблюдая всю картину: открытое настежь окно, отодвинутый от окна стол, на полу жена и ребенок, оба рыдающие, растрепанные, исцарапанные. Семен сразу понял, что здесь произошло, но не знал, как подступиться к Алине, которая, казалось, просто сошла с ума. Она смотрела на него невидящими глазами и беззвучно шептала белыми губами. «Стала такой же, как Вова!» — со страхом подумал Семен.

В дверь позвонили.

Когда Семен закрыл дверь за всюду сующей нос соседкой Козловой, Алина уже пришла в себя. Она все еще сидела на полу возле кухонного стола, всхлипывала. Ее колотило мелкой дрожью и от перенесенного стресса, и от прохлады, которой тянуло из открытого окна. Вова, глубоко дыша, крепко спал у нее на руках.

Семен взял из рук жены мальчика и отнес его в детскую. Там он раздел Вову, уложил в постель и аккуратно укрыл одеялом. Постоял, разглядывая малыша — чего не делал никогда. Потом провел по его волосам ладонью и вернулся к Алине.

Она уже закрыла окно и поставила на место стол. Потерянно стояла и со страхом поглядела на вошедшего Семена.

— Он чуть не упал. Я его еле-еле вытащила, — проговорила она тихо. — Он выпрыгнуть хотел.

— Алинушка! — Семен обнял ее и усадил на стул. Алина водила руками по скатерти, не в силах остановить внутреннюю дрожь. Семен сел рядом, взял ее руки в свои и заставил посмотреть на себя.

— Алиночка, — решительно сказал он, решив подойти к разговору об интернате с другой точки зрения, — сегодня мы могли лишиться сына, если бы он выпал из окна. Ты его вытянула, умничка моя, смелая девочка. — Он гладил ее руки, такие любимые, желанные руки. — Все только начинается, понимаешь? Вашу возню слышали соседи, Козлова приходила с вопросами, а кто-то видел Вову в окне с улицы. Они непременно подадут заявление в милицию, в отдел по делам несовершеннолетних. Его просто заберут у нас, понимаешь? После всего, что произошло сегодня… Да и не только сегодня, еще же из больницы после его пореза отправили запрос о семье. — Семен потер пальцами виски. — Алина, нам нужно правильно оценить ситуацию и добровольно отдать Вову в специнтернат.

Алина замотала головой и снова заплакала:

— Я не могу! Не могу, не могу!!! Я люблю его, я столько всего вынесла ради него, он мой мальчик, он будет здоровым, обещаю тебе! Обещаю!

Семен обнял жену, крепко прижал ее к себе. Как он соскучился по ней, по ее теплу, по запаху! Успокаивая и стараясь погасить ее истерику, сказал примирительно, но категорично:

— Нет, у тебя ничего не получится, милая. Открой глаза, посмотри правде в лицо. Алинушка, я с тобой, я за тебя, я за семью. Но ты же умная девочка, ты же видишь: все идет прахом. С каждым днем этот снежный ком растет и растет, ты бьешься, как птица в клетке, я же все вижу. Я вижу, как ты страдаешь, как тебе тяжело и плохо, но самая большая беда в том, что это бес-по-лез-но!

Алина перестала плакать. Семен, почувствовав крепкую почву под ногами, быстро продолжил:

— Если бы ты была уверена в результате. Если бы ты хотя бы знала, куда идти и что делать. Если бы в итоге все твои усилия были вознаграждены. Алина, но ведь сегодня тебе был знак: все зря! Сколько ты вбухала в Вовино лечение и времени, и нервов, и денег? Да он должен идти на поправку семимильными шагами. А он сделал всего один шаг. В окно.

Алина снова зарыдала. Семен замолчал, но был уверен: зерна его здравого смысла пали на благодатную почву. Теперь главное не давить, не наседать, дать семенам прорасти, чтобы потом насладиться плодами. Он встал и включил кофеварку. Алина плакала, уронив голову на руки, плакала, словно освобождаясь от тяжелого гнета. Семен кивнул своим мыслям и, дождавшись сигнала кофеварки, сделал жене крепкого сладкого кофе. Себе налил минералки.

Алина, подобрав под себя ноги, сжавшись в комочек, маленькими глотками отпивала кофе. Семен сидел рядом и ждал: должна же она что-то ответить на его предложение! Но Алина молчала. Семен покрутил в руках бокал и отодвинул его в сторону. Сказал, глядя в злополучное окно:

— Алина, молчанием мы ничего не решим. Давай поговорим об этом.

Алина допила кофе, встала, поставила чашку в раковину и ушла в ванную. Семен поспешил следом, прислушался: шумела вода, но никаких странных звуков не было слышно. Господи, главное, чтобы Алина на нервах не сделала с собой что-нибудь. И сразу опомнился: да нет, Алина — здравомыслящая женщина. Он вернулся на кухню. Алина, умытая и посвежевшая, вернулась на кухню, села за стол и сказала:

— Сема, послушай. Я не могу своими руками отдать ребенка в интернат. Не могу! Как я сделаю это? Как ты себе это представляешь?

— Я все понимаю, милая. Но ты же видишь, что мы не справляемся?

— Не «мы»! — прямо глядя ему в глаза, сказала Алина. — Вовиными проблемами занимаюсь только я. Тебе наплевать.

— Нет! — горячо перебил ее Семен. — Мне не наплевать. Я просто не знаю, что делать. И главное, зачем? Ты его куда-то водишь, чему-то учишь, чем-то кормишь. А для чего? Ничего ведь не меняется! Все становится только хуже! Это окно вот… — Семен махнул рукой и продолжил: — Алина, ты пойми! Сейчас складывается ситуация, когда мы не просто лишимся ребенка, нас посадить могут! За жестокое обращение, за что угодно, не знаю, что там соседи понапишут. То есть ребенка так и так заберут в интернат, причем не в тот, который ты сама можешь выбрать и навещать его там. А в тот, куда у них там распределение таких детей налажено. И никто не будет разбираться, кто он у тебя и что там у него, аутизм или кретинизм. Всех под одну гребенку, в одну палату, на зарешеченную кровать! Ты его пожалей, Алина!

Алина изо всех сил старалась сдержаться. Сказала глухо:

— Не знаю я… Не могу отдать его. Он ведь тоже все понимает. Любит меня по-своему, я чувствую это.

Семену хотелось съязвить что-нибудь насчет того, что он тоже уже любит ее «по-своему», что они уже давно не были близки, что она совсем не похожа на ту Алину, на которой он женился. Однако он благоразумно промолчал, понимая, что сейчас не время и не место разбираться с их интимными отношениями.

— Алина, ты представь только, — вкрадчиво заговорил Сема, — Вова будет под присмотром, под специализированным врачебным компетентным присмотром. А ты отдохнешь, собой займешься, выспишься, наконец… Будешь навещать его, видеться, но всю бытовуху возложишь на плечи специально обученных людей. Если боишься, что его обидят или еще что, будешь приезжать в любое время, проверять, контролировать. Но ты при этом будешь свободна! Будешь жить своей жизнью! Ездить на отдых, на встречи с подругами, в ресторан, в салон. Алина, это лучший вариант, подумай! — Семен выдохнул, не поднимая глаз, наблюдал за женой.