Ночные окна. Похищение из сарая - Альманах «Подвиг»

Поскольку никто не отвечал, мы вошли в номер. Комнаты в моей клинике редко кто запирал. Я включил свет. На кровати под одеялом угадывалась фигура человека. Даже слышался храп с посвистом. Но какой-то очень уж вычурный и однообразный.

— Это магнитофон, — сразу определил Волков-Сухоруков.

Он подошел к кровати и сдернул одеяло. Там оказались диванные подушки и маленький японский плеер. И никакого Олжаса.

— Так-так-так… — пробормотал сыщик, глядя на нас.

В последний раз за сегодняшнюю ночь, уже далеко-далеко, прогремел гром. Я машинально взглянул на циферблат: стрелки приближались к шести часам утра. За окном было по-прежнему темно.

— Так-так-так… — повторил Волков-Сухоруков. — Вот теперь мне все совершенно ясно. Нормальный человек не станет притворяться спящим, оставляя вместо своей головы плеер.

— Где вы здесь ищете нормальных? — спросил Сатоси. — Каждый из нас отягощен грузом неразрешимых проблем. Верно, Александр Анатольевич?

Я молча кивнул, раздумывая несколько о другом. У меня не выходили из головы Гох и Анастасия, человек в зеленом балахоне и маске, неожиданная любовная связь между Парисом и поэтессой, загадочный вор-фокусник, странное, почти ритуальное убийство Принцессы и вся прочая полумистическая чертовщина, происходящая в клинике за последние два дня.

Ну и Олжас, разумеется… Мне показалось, что я начинаю терять контроль над своим Загородным Домом. Как президент в охваченной волнениями и беспорядками стране.

— У меня есть ориентировка на Олжаса Сулеймановича и его брата, — сказал Волков-Сухоруков. — Коллеги из Казахстана обратились. Они — близнецы.

— Что же ты молчал? — спросил возникший в дверях Левонидзе.

— Не в моих правилах чесать языком попусту, — ответил сыщик, выключая плеер. — Один из них действительно дипломат, второй — преступник, душевнобольной. Маньяк-людоед. Недавно бежал из Чимкента. По нашим предположениям, может скрываться в России. Дьявольски хитер и изворотлив. Зовут Нурсултан.

— Да, дело нешуточное, — почесал затылок Левонидзе. — Скажите, вы смогли бы отличить двух казахов друг от друга, если они к тому же и братья-близнецы? Я — нет. Может быть, наш Олжас вовсе не Олжас, а Нурсултан? Это вам не приходило в голову? Сатоси-сан, вы его больше других знаете?

— Вообще-то он мне показался несколько странным, — признался японец. — Но ведь прошло столько лет, как мы не виделись!

— А история с рапиристкой? Откуда он мог ее знать, если это не Олжас? — спросил я.

— Но он мог рассказать о ней своему брату, Нурсултану, — ответил Сатоси. — И потом…

— Что — потом? — спросил сыщик. — Говорите.

— Олжас никогда столько не пил. Вот что меня поразило с самого начала.

— Ну, пить можно научиться, это дело наживное, — сказал Левонидзе. — А вот где он достает вонючую рисовую водку джамбульского розлива? Я глотнул как-то из его фляжки. Врата ада раскрылись, едва не окочурился.

— Понятно, — подвел итог Волков-Сухоруков. — Олжас — это Нурсултан, а Нурсултан — это Бафомет. Но боюсь, нам его уже не поймать. Он сбежал из клиники. Видимо, почувствовал, что за ним следят.

— Конечно. У тебя на роже написано, что ты — сыщик, — усмехнулся Левонидзе. — И глаза кагэбэшные, с прищуром.

— У самого такие же, глянь в зеркало! — огрызнулся Волков-Сухоруков.

Они затеяли перебранку, во время которой Сатоси деликатно отвернулся, но я заметил, что он беззвучно смеется. «Еще одна темная лошадка, — подумал я. — Какого беса он вообще напросился в мою клинику? С нервами у него, кажется, все в порядке».

В кармане у меня запиликал мобильный. Звонил охранник.

— Еще одна попытка проникновения на территорию через забор, — сообщил Сергей. — Я делал обход, видел за ограждением человека в плаще, он удалялся в сторону леса. С нашей стороны на земле остались следы. Кроме того, на шоссе стоял джип с потушенными фарами. Сейчас он уже уехал. Что мне предпринять?

— Ничего, оставайтесь на своем посту, — ответил я. — Как ведет себя «Керенский»?

— Спит. Насосался водки.

— Это хорошо. А человек казахской внешности вам не попадался?

— Пока нет. Надеть наручники, если встречу?

— Ни в коем случае.

Я решил, что и охранник тоже основательно приложился к бутылке, поскольку голос у него был какой-то заплетающийся. Сомневаюсь, чтобы он делал обход. Скорее всего, трескал водку на пару с Топорковым. А человека в лесу и джип выдумал в качестве своего «служебного рвения». Но, как показали дальнейшие события, я был не совсем прав…

Дверь вдруг отворилась, и в комнату вошел сам Олжас, с перекинутым через плечо бурдюком. Он уставился на нас и громко икнул.

— Стоять! — дурным голосом заорал Волков-Сухоруков, вновь пытаясь выхватить застрявший в кобуре пистолет.

Олжас, надо отдать ему должное, не обратил на сыщика никакого внимания.

— Что здесь происходит? — спросил он у меня, ставя бурдюк на пол.

— Вот вам и разгадка! — произнес Левонидзе. Он нагнулся к этому верблюжьему бурдюку, вытащил деревянную затычку и понюхал. Потом сказал: — Несет ослиной мочой с керосином. Рисовая джамбульская водка. Беременные женщины и дети умирают от одного запаха.

— Но-но! — обиделся Олжас. — Такую целебную жидкость вы во всей Москве не сыщете. Только в нашем, казахском представительстве. У моего друга, военного атташе.

— Ясно, — сказал я. — Он ездит на джипе и курит «Честерфилд»?

— Ну да. А откуда вы это знаете?

— Не важно. Вчера тоже он приезжал?

— Было дело. — Олжас несколько смутился. — Но вчерашняя водка мне не понравилась, другого качества. Я попросил заменить.

— Что же вы мне об этом прямо не сказали? — спросил я. — Зачем устраивать такие сложности, лазить через забор? Мы же не в пионерском лагере. Я никого и ни в чем не ограничиваю.

— Не хотелось афишировать, — пробормотал Олжас. — Стыдно. А кроме того… Понимаете, то, что разрешено, это неинтересно, невкусно. А то, что поставляется тайно, через запрет — совсем другое дело. Есть в этом какая-то особая прелесть, кайф.

— Я тебя понимаю, — вмешался Сатоси. — Древо познания Добра и Зла с запретными яблочками. Это ведь философский вопрос: что лучше для человека? Не ведать ни добра, ни зла и пребывать в раю, или спуститься в ад, на землю, вкусив истины?

— Вкусив ослиной мочи с водкой, — уперто возразил Левонидзе. — Если после этого вас не вывернет наизнанку, то что же такое ад? Тут уже перестанешь отличать, где добро, а где зло.

— А может быть, мне именно это-то и нужно? — туманно отозвался Олжас.