Смута. Том 1 - Ник Перумов

прячась по денникам, а теперь тонкий, ловкий, словно ласка или куница, метнулся вправо, влево, вскинул руку, указывая на неприятеля, и сам первый швырнул туда гранату, хорошо, точно по цели. Швырнул, упал, откатился, приложился, отстрелял. На всё – считаные секунды.

Поваливших в сторону от рельсового пути матросов встретил плотный огонь «фёдоровок». Самых прытких накрыло гранатами. Порыв чёрных бушлатов захлебнулся, они сами залегли, но кадеты уже обтекали их с фланга, и короткие очереди автоматов[15] находили цель.

Две Мишени не собирался доводить дело до рукопашной.

Бронепоезд поддал жару, однако балтийцев прибыло слишком много, и они не жалели себя.

– Атас, братва! – зычно заорал один, плечистый, усатый, явно первый силач корабля. Винтовку он держал словно лёгкую тросточку.

Чёрные бушлаты встали, качнулись вперёд тёмной волной, кто-то падал, но они сейчас не жалели ни себя, ни других. Замирали погибшие, корчились раненые, кто-то выл, кто-то орал, блеснули штыки.

Тот самый усач-здоровяк счастливо проскользнул меж пулями, плечом легко, словно пушинку, откинул в сторону Маслова, другой матрос, набегая, замахнулся штыком – Две Мишени выстрелил, почти не целясь, балтиец с проклятьем упал на бок, слепо ткнув куда-то острием штыка, но усач оказался рядом, ловко нырнул в сторону, пуля Аристова пропала даром, и тут голова усатого вдруг резко мотнулась в сторону, брызнуло алое, и громадное сильное тело опрокинулось, жизнь из него исчезла в одно мгновение.

Чуть в стороне возник Бобровский с «фёдоровкой», опустил оружие, быстро кивнул полковнику; мол, не стоит благодарности.

А больше времени для слов или даже взглядов не было, потому что волна балтийцев докатилась до них, и кадеты подались назад, отстреливаясь и избегая рукопашной.

Две Мишени расстрелял все патроны в «маузере», взялся за «браунинг». Стрелял чётко, хладнокровно, аккуратно, изгнав все мысли, что против него – такие же русские, православные, крещёный люд, просто поверившие сладким сказкам, что достаточно убить всех плохих и у этих плохих, включая тех, кого ещё не убили, всё отобрать.

Он вообще думал только об одном – как победить. Это очень трудно, думать, как победить, когда всё существо твоё, вся тварность Господня, вместилище бессмертной души, вопиет, что думать можно лишь о том, как выжить.

Его линия подалась назад, не давая чёрным бушлатам прорвать себя, смять и разметать. Несколько вагонов балтийского эшелона горели, порыв матросов иссякал, слишком много тел оставалось на земле. Обе линии остановились, вжались в стены, оседлали крыши, окна ощетинились стволами. Добровольцы охватили правый фланг балтийцев, но замкнуть кольцо сил не хватило.

Однако и сделанного оказалось достаточно, чтобы взять прорвавшихся в огневой мешок. Очередной шрапнельный снаряд с бронепоезда лопнул над залегшими моряками, и те подались назад.

– Лежать! Лежать! – срывал голос Две Мишени, пытаясь удержать добровольцев от безрассудной атаки. Юнкера и кадеты, знавшие дисциплину, выполнили приказ, другие, гражданские, увы, вскочили – и их срезали ответные выстрелы.

К освещаемой пожарами станции из города начали подтягиваться разрозненные группки добровольцев, работала артиллерия бронепоездов, и только теперь Аристову удалось собрать кулак александровцев – его первая рота, лучшая рота, тщательно сберегаемая и в то же время – бросаемая в самые горячие места.

Яковлев остался с подоспевшими – городовые, иные полицейские чины, даже пожарные и дворники, вместе с гвардейцами и армейцами, раньше ушедшие за Двину в центр Витебска.

…Они пробирались огородами, окраинными улочками города, где он уже сделался почти неотличимым от любого села: низенькие домишки, плетни, осенние лужи, скотина в амбарах, журавли над колодцами, редкие тусклые огоньки в окнах, и ни одной живой души.

Здесь, в полосе меж пустовавшими артиллерийскими казармами и железной дорогой, упираясь в Свято-Михайловское кладбище при одноимённой церкви, жил совсем нищий народ. Даже улицы тут не было (официальная, Старо-монастырская, проходила далеко в стороне), а лишь вытоптанная полоса земли.

Здесь, непарадной изнанкой Витебска, прошли кадеты-александровцы, выбираясь на пропахщие смазкой и креозотом рельсы за спиной бойцов балтийского эшелона.

Две Мишени почти бежал вдоль редкой цепи своих мальчишек. С каждым он был семь лет, каждый был сейчас сыном или младшим братом.

– Рота, за мной; по отделениям, перебежками – пошли!

Команда совсем не по уставу, но именно к таким они и привыкли и такие исполнялись лучше всего.

Пошли. На зарево разгорающегося над пристанционными путями пожара, туда, где бухали пушки и раскатывалась пулемётная дробь.

Нет, никаких героических атак, никаких штыковых. «Штыковая – последнее прибежище дурного командира»: он, Две Мишени, так учил своих мальчишек, особенно после того, как на вооружении появились «фёдоровки» – не без его, полковника Аристова, содействия.

Только меткая стрельба. Жалеть надлежит людей, а не патроны.

И они начали стрелять сами, без команды, его первая рота, без колебаний поражая в спины людей в чёрных бушлатах, с которыми они – сложись обстоятельства иначе – вместе, плечом к плечу били бы германцев или же любого иного неприятеля.

А сейчас их стволы изрыгнули смерть, и балтийцы наконец сломались.

Не все, но многие дрогнули, бросились наутёк, и «полундра!» зазвучало совсем не как клич победы.

Однако побежали не все. Многие так и оставались, сбивались спина к спине, отстреливались из-за углов, из узких пакгаузных окон; кадеты, недолго думая, забрасывали туда ручные гранаты.

В плен из балтийцев никто не сдавался.

Карта г. Витебска, 1915 г. (фрагмент).

Стрельба стихла уже за полночь. Станция осталась за добровольцами, которые сейчас тушили пожары, растаскивали покорёженные остовы вагонов да собирали раненых с мёртвыми.

И своих, и чужих.

Тела сносили к Свято-Николаевской церкви на Никольской улице и церкви Пресв. Богородицы на Поперечно-Петровской. Раненых везли в городскую больницу, за кольцом трамвая на Смоленском рынке, задействовали даже сам трамвай.

Несколько офицеров с погонами гвардейских полков поприветствовали Аристова, остановились.

– Примите наши благодарности, господин полковник. Если б не ваши кадеты…

– Государя едва удержали в губернаторском доме, – добавил другой, с наскоро перевязанным лбом. – И он, и цесаревич, и великий князь Михаил – все рвались в бой. Пришлось двери мебелью заваливать! Князь Оболенский, командир преображенцев, оружие достал и поклялся, что застрелится прямо на пороге, если государь таки решит под пули лезть.

– Слава Богу, что остановили, – Две Мишени кивнул с облегчением. – Всё равно отсюда придётся уходить.

– Уходить? Зачем?

– Город бедный. Провиантских и воинских запасов очень мало, считай, что и нет. Окружные склады в Двинске. Обыватели попрятались.

– Государь утром обратится к жителям, – не слишком уверенно заметил один из гвардионцев.

– И они отсидятся, отмолчатся, – сердито бросил Две Мишени. – Та же история будет, что и во Пскове.

– Вас послушаешь, полковник,