Смута. Том 1 - Ник Перумов

главного. Он должен скорее вернуться в строй, там всё станет проще и легче. И тёмные глаза сестры милосердия уже не будут смущать его, а думать он станет исключительно о том, как выполнить боевую задачу.

Но сейчас он страдал.

Потому что стоило сестре Татьяне от него отойти, как тут же начинало хотеться, чтобы она вернулась. Он искал предлоги, но это было совсем уже недостойно; однако она, Татьяна, словно чувствовала. Появлялась сама, чуть-чуть улыбаясь той самой улыбкой, как у знаменитой Моны Лизы.

Сегодня она подошла после остановки, в руках – свежая газета. Брови гневно сведены, на щеках румянец.

– Нет, Фёдор, вы только посмотрите!..

Она ткнула в низ страницы.

Что там такое? Стихи?

– Господин… или теперь уже товарищ? – Брюсов. «В дни красных знамён».

Фёдор глянул.

На улицах красные флаги,

И красные банты в петлице,

И праздник ликующих толп;

И кажется: властные маги

Простёрли над сонной столицей

Туман из таинственных колб.

Но нет! То не лживые чары,

Не призрак, мелькающий мимо,

Готовый рассеяться вмиг!

То мир, осуждённый и старый,

Исчез, словно облако дыма,

И новый в сияньи возник!

– Поэт… – только и смог сказать он.

– Глупый он поэт! – Татьяна даже топнула. – Скверный! А я так любила его Chefs d’oeuvre[16]!..

Фёдор сглотнул, ибо он, если честно, поэтов знал скверно, хотя это и «полагалось» негласными правилами старшей роты – ибо гимназистки-тальминки могли обсуждать модных стихотворцев часами, а галантный кавалер-кадет просто обязан был со знанием дела поддержать разговор.

– Головы у многих закружились, – попытался сгладить он. – Они одумаются, вот увидите, одумаются!

Татьяна опустила голову, вздохнула тяжко.

– Не одумаются, Фёдор. Уже не одумаются. Дурмана вдохнули, не остановиться теперь.

– Дурман рассеивается…

– Но не раньше, чем непоправимое случится, – шепнула она, походя ближе. – Страшно мне, Фёдор, молюсь – а ответа нет. Словно отвернулись все от нас, словно оставили силы небесные своим заступничеством…

– Не может быть! – вырвалось у Фёдора горячее. – Не оставит нас Царица Небесная, никогда не оставит!

Карта г. Витебска, 1915 г. (фрагмент).

А сам вдруг подумал – но ведь тех-то Она оставила. И почти что те же самые люди, с небольшими добавлениями новых, делали то же самое и точно так же побеждали. Во всяком случае, пока.

И всё их с Ниткиным и Двумя Мишенями послезнание не помогало. От советов отмахивались, предостережений не слушали. И даже опекун Пети Ниткина, его двоюродный дядя, настоящий генерал, благодушно внимал поневоле отвлечённым Петиным построениям, но, разумеется, в делах своих не принимал их во внимание ни на йоту.

И вот они всё равно отступают, с безумной надеждой, что сумеют вернуться.

Татьяна вдруг замолчала, с удивлением воззрилась на Фёдора; да так, что ему стало не по себе.

– Что-то вы знаете, милый Фёдор, – прошептала она. – Что-то совершенно ужасное. Не ведаю, что это, и изведать боюсь… но тьма, тьма там адская.

Она дрожала.

– Кары, кары Господни!..

Тонкие скульптурные пальцы поспешно схватили обёрнутый сафьяном молитвослов, прижали к груди.

Фёдор невольно потянулся, с одной мыслью – прикрыть эти мраморные пальчики, защитить, уберечь; и, опять же, в эти моменты он совершенно не думал о Лизе.

И он накрыл их своими. Пальцы её не отдёрнулись, остались, даже сплелись неуловимым движением с его собственными.

Татьяна замерла, глаза широко раскрылись… И тут дверь санитарного вагона распахнулась, ввалились сразу двое – знакомый фельдшер Михеич тщетно пытался не пустить какого-то здоровяка в чекмене казачьего императорского конвоя.

– Куды прёшь, орясина, увечные тут!..

– Да тихо ты, борода нестроевая!.. Ваше императорское высочество, государь и ваш батюшка, наследник-цесаревич, изволили требовать вас немедля к ним!..

Федя замер, поражённый громом. Или шрапнельной пулей.

Ваше Императорское Высочество.

Боже, Господи Боже Сил, как же он так опростоволосился, как он мог не узнать – хотя обязан был! – её императорское высочество великую княжну Татьяну Николаевну?..

Он с ужасом воззрился на собственные ладони. Как он дерзнул?!.. И что теперь будет?!..

– Хорошо. – Великая княжна низко-низко потупилась. На Фёдора она тоже не глядела. – Передайте государю и батюшке, что я немедленно буду.

И пошла прочь, поплыла, медленно-медленно, словно ожидая, что её окликнут, остановят – хотя зачем, почему и для чего?..

А у Фёдора только вырвалось:

– Виноват, ваше императорское высочество! Покорнейше прошу простить!..

Жалкие, мёртвые, напыщенные слова, словно наколотые на иголку собирателя выцветшие бабочки в энтомологическом кабинете.

Татьяна не обернулась. Да и чего ей оборачиваться на обнаглевшего кадета, осмелившегося вот так запросто касаться Её!..

Нет, теоретически они могли бы встретиться на балу, на выпускном балу корпуса – старшая сестра Татьяны, великая княжна Ольга, танцевала у александровцев в прошлом году, и тогда, быть может, – но не так же!..

От ужаса бедный кадет совсем позабыл, что сама великая княжна тщательно блюла инкогнито.

И так застыл, потрясённый, не в силах лежать, но не в силах и двинуться, казалось, предложи ему отделить сейчас душу от бренной плоти – согласился бы не раздумывая, чтобы только полететь бы этой душой следом, оправдаться, объясниться, сказать, что он не хотел, что он не таков, что он… что он…

Собственно, Фёдор и сам не знал, чего именно он «не хотел».

Она ж теперь ко мне и не подойдёт небось, думал он покаянно. Мыслимое ли дело – великую княжну за руки хватать, словно сенную девку!.. Ох, ох, как же он не догадался, как же не увидал ничего?..

Хотелось исчезнуть, раз и навсегда, расточиться и растаять. Чтобы не видели, не слышали и сама память о нём бы исчезла.

Так он и застыл, пока не впал в благословенное забытьё; но и сон Фёдора был тяжек, полон смутных, но грозных видений.

Из дневника Пети Ниткина,

13 ноября, Елисаветинск

«…Я знал, что Федя долго жил в этом городе. Расквартированный здесь 2-й Таврический стрелковый полк, составленный из уроженцев богатой южной губернии, под началом полковника Бусыгина – сидевшего в полковниках уже много лет, да так и не сделавшегося генералом – остался верен. Нижние чины не разбежались делить землю – наверное, потому что со времён Петра Аркадьевича Столыпина здесь все из общин вышли, землю поделили, выкупили, в общем, стали хозяйствовать сами. И сёла тут были большие, зажиточные, не чета северным великорусским губерниям.

Мы прибыли на рассвете 13 ноября. Нас не встретили рабочие дружины, никто не пытался заваливать