Берлинский дневник (1940-1945) - Мария Васильчикова

Когда мы уже собрались расходиться, неожиданно появился Папa. Выглядел он ужасно, волосы растрепаны, лицо серое. Он явно сердился, что я не сочла нужным сперва заехать к Герсдорфам. Я же не подумала, что наш дом мог опять пострадать от бомбежки, и собиралась зайти туда просто так, мимоходом. Оказалось, на этот раз одна бомба упала прямо за домом Герсдорфов; все двери и окна вылетели, крыша и частично стены обвалились, и они все это время тушили пожар. Но на сей раз с меньшим успехом; а дом напротив, на той стороне нашего маленького скверика сгорел дотла.

Затем Папa, Лоремари и я вернулись на Войршштрассе. Зрелище было поистине ужасающее. Так как большинство берлинских булочных было разрушено или закрылось, я закупила в Потсдаме несколько буханок белого хлеба, и мы наскоро поели супа. Потом Лоремари отправилась на поиски каких-то своих пропавших друзей, а я до вечера занималась тем, что забивала оконные проемы картоном и коврами для защиты от холода и дыма. Восьмидесятилетняя мать Марии, как всегда бесстрашная, настояла на том, чтобы мне помочь: я взгромоздилась на лестницу, а она подавала гвозди. Еще мне помогала англичанка, которой принадлежал сгоревший напротив дом. Ей не удалось спасти ничего, и она в скором времени уезжала за город.

Со вчерашнего дня постоянно заглядывают люди с других концов города, как правило — пешком, для того, чтобы узнать, как мы тут. Почти все сходятся на том, что хотя бомбили весь Берлин, но наш район, дипломатический сектор у Тиргартена и Унтер ден Линден пострадали больше всего. Приезжал на военной машине с ординарцем подполковник фон Герсдорф (родственник Хайнца), они помогли устроить временную крышу, забив дыры досками.[117]

Потом я отправилась искать Дики Вреде. Вчера, когда мы проезжали по Раухштрассе, я видела, что ее дом сгорел, а когда я заглянула туда сегодня, там не было ни души. Я все же вошла. Ее квартира находилась на первом этаже, и я подумала: вдруг остались какие-нибудь вещи, я бы их взяла и сберегла. Но когда я стояла в холле и смотрела на разрушенную лестницу, раздался грохот, и сверху обрушилась обгоревшая балка. Я отскочила и выбежала на улицу. После этого я зашла к Альбертам, их соседний дом уцелел.

Госпожа Альберт — американка, вышедшая замуж за немецкого промышленника, владельца химических заводов в Рейнланде. Когда началась война, их сын приехал из США и вступил в германскую армию, оставив в Калифорнии жену и детей. Есть еще дочь, Ирена, одаренная гитаристка и певица, с которой мы давно дружим.

Я застала мать и дочь в подъезде. Они бросились обниматься и объявили, что надеются выехать в Мариенбад, знаменитый курорт в Судетской области (расположенный, кстати, неподалеку от меттерниховского Кенигсварта), и что Папa следовало бы поехать с ними. У них была машина и кое-какой запас бензина, но не было водителя. Однако поскольку их дом заняли оставшиеся без крова шведы, то они надеялись, что в знак благодарности шведы дадут им шофера. Они уговаривали ехать и меня, но меня вряд ли отпустят. По иронии судьбы, они только вчера приехали из Рейнланда, и тут же налет, который они просидели у себя в подвале.

Я вернулась на Войршштрассе и сообщила Папa об этом новом плане, но он отказывается ехать без меня, а так как у него нет иных причин оставаться в Берлине, то я решила выпросить отпуск на несколько дней. Потом я взяла Папa с собой в шведское посольство, откуда мы все с Рюдгером Эссеном поехали обратно в Потсдам. Папa не спал две ночи и был совершенно изнурен. Бисмарки приняли его весьма радушно; мы приготовили ему постель, и он с наслаждением принял горячую ванну.

Не успели мы пообедать, как завыли сирены. Но это были опять разведывательные самолеты, высматривающие разрушения вчерашнего налета.

Пятница, 26 ноября.

Сегодня в восемь утра Папa, Лоремари Шенбург и я возвратились в Берлин. Поскольку мы предполагали, что, возможно, поедем с Альбертами в Мариенбад, то уложили чемоданы. Я постаралась взять с собой минимум вещей, упаковав все остальное в два больших чемодана, которые я оставила в подвале у Бисмарков. Машина Рюдгера Эссена была набита шведами, так что мы сели на электричку, так называемую «С-бан», сделали пересадку в Ваннзее и вышли на Потсдамер Плац. Электричка была полна пассажиров, на каждой станции с боем врывались все новые и новые, так как это была, кажется, единственная еще работающая линия. Станция Потсдамер Плац — подземная, там было все еще безукоризненно чисто, белый кафель и тому подобное. Тем заметнее был контраст, когда мы вышли на улицу: весь район представлял собой одну огромную массу дымящихся развалин, сгорели все большие здания, окружающие площадь, за исключением отеля «Эспланад», который выглядел помятым, но все-таки сравнительно целым, хотя, разумеется, без единого оконного стекла.

Мы пошли к Альбертам, таща свой багаж по грязи и пеплу Тиргартена. Дома со всех сторон были черные и дымились. Парк выглядел как поле битвы во Франции в войну 1914–1918 годов, деревья стояли голые и мрачные, всюду валялись обломанные сучья, через которые приходилось перешагивать. Что, интересно, произошло со знаменитыми рододендронами, подумала я, и что со всем этим будет весной? Общественного транспорта не было никакого, так что весь путь пришлось проделать пешком.

Как это ни странно, за последние два дня вновь появились выросшие вдруг, как грибы, частные машины. До сих пор их прятали — несомненно, в предвидении именно подобных обстоятельств. Большая их часть без номеров, но никого не останавливают. Напротив, издано распоряжение о том, что все наличные средства передвижения должны подвозить всех, кого могут, так что несмотря на повсеместные разрушения берлинское уличное движение постепенно приобретает почти довоенный облик. К сожалению, нам не везло: все попадавшиеся машины были уже полны. В одном месте нас остановил необыкновенной наружности солдат — должно быть, только что призванный: нечто среднее между декаденствующим эстетом и комиком из кабаре. Изящно жестикулируя, он посоветовал нам не идти дальше, так как перед шведским посольством упало пять бомб замедленного действия. Мы повернули на Бендлерштрассе, где расположено ОКХ (Главное Командование Сухопутных Сил). Вернее, располагалось, так как их тоже разбомбили, и теперь десятки офицеров и солдат в серо-зеленой армейской форме копошились среди обломков, спасая архивы. Дойдя до военно-морского министерства, расположенного несколько дальше на той же улице, мы увидели совершенно ту же картину, с той разницей, что всей этой акробатикой в развалинах занимались офицеры и матросы в темно-синем. Забавно, что единственные иностранные миссии, не слишком пострадавшие от бомб союзников, — это посольства их противников, японцев и итальянцев! А между тем, будучи недавно построены и к тому же гигантского размера, они представляют собой идеальные мишени.[118]