Последний присяжный - Джон Гришем

Люди еще какое-то время не желали расходиться, будто суд не был окончен, поскольку справедливость не восторжествовала. Наблюдая за охваченной гневом, беснующейся толпой, я получил отдаленное представление о том, как проходили суды Линча.

Джинджер так и не объявилась. Она обещала заехать в редакцию попрощаться после того, как заберет вещи из мотеля, но, судя по всему, передумала. Я мысленно представлял себе, как она мчится по темному шоссе, плача и проклиная штат Миссисипи, считая мили до границы, чтобы никогда больше сюда не вернуться. У кого повернулся бы язык ее осудить?

Наш трехдневный роман оборвался внезапно и резко, мы оба подсознательно ожидали этого, но не хотели себе признаться. Я не думал, что наши пути еще когда-нибудь пересекутся, а если все же пересекутся — что мы раз-другой снова окажемся в постели, прежде чем окончательно разойтись. У Джинджер будет еще много мужчин, пока она не найдет того, с кем останется навсегда. Я сидел на балконе, все еще надеясь увидеть, как ее машина паркуется внизу, хотя в душе понимал, что Джинджер в тот момент уже, вероятно, где-то в Арканзасе. А ведь еще этим утром мы проснулись вместе в постели, сгорая от нетерпения вернуться в зал суда, чтобы увидеть, как убийцу ее сестры приговаривают к смертной казни.

По горячим следам я начал сочинять редакционную колонку об итогах процесса. Это должна быть бичующая критика уголовного законодательства штата, честная и искренняя статья, которая найдет горячий отклик в сердцах читателей.

Мой творческий порыв был прерван: Исав позвонил из больницы, куда доставили мисс Калли, и попросил меня поскорее приехать.

Мисс Калли стало плохо, когда, выйдя из здания суда, она садилась в машину. Исав с сыновьями поступили мудро, отвезли ее прямо в больницу. Давление поднялось до опасной отметки, и врач опасался удара. Слава Богу, часа через два давление удалось стабилизировать, и прогноз улучшился. Когда меня допустили в палату, я пожал ей руку, сказал, что горжусь ею, и все такое прочее. Но больше всего мне хотелось узнать, что же произошло в совещательной комнате жюри.

Однако эту историю мне скорее всего не суждено было от нее услышать. Мисс Калли не проронила ни слова о спорах, которые вели между собой присяжные.

До полуночи мы пили кофе с Исавом, Элом, Максом и Бобби в больничном буфете. Говорили о них, об их братьях и сестрах, об их детстве, проведенном в Клэнтоне, их детях и карьерах. Когда я слушал эти удивительные истории, мне так и хотелось вынуть блокнот и начать записывать.

Глава 20

В течение первого полугода своей жизни в Клэнтоне я обычно уезжал из города на выходные. Здесь не было никаких развлечений, если не считать «козлиных пикников» у Гарри Рекса; однажды мне довелось присутствовать на чудовищной вечеринке с коктейлями, с которой я сбежал через двадцать минут после прихода. В основном молодые люди моего возраста были женаты, и их представление о «шумных кутежах» сводилось к поеданию мороженого по субботам в одной из бесчисленных городских церквей. Большинство тех, кто уезжал учиться в колледжах, никогда сюда не возвращались.

От скуки я время от времени ездил на выходные в Мемфис, причем почти никогда не останавливался дома — ночевал у кого-нибудь из приятелей. Несколько раз скатал в Новый Орлеан, где обосновалась и вела развеселый образ жизни одна из моих школьных еще подруг. Но, так или иначе, в обозримом будущем мне предстояло оставаться владельцем «Таймс» и жителем Клэнтона, а следовательно, надо было врастать в жизнь городка, в том числе проводить в нем унылые выходные. Спасение я находил в работе.

Я отправился в редакцию в субботу, на следующий день после вынесения приговора, около полудня, собираясь написать несколько материалов, посвященных процессу. К тому же моя редакционная колонка была еще далеко не окончена. На полу под дверью лежало семь писем. Такова была многолетняя традиция: если Пятно печатал нечто, что вызывало отклик, читатели приносили письма сами и подсовывали их под дверь.

Четыре письма были с подписями, три — анонимные. Два были напечатаны на машинке, остальные написаны от руки, причем одно таким почерком, что я с трудом его разобрал. Во всех выражалось возмущение по поводу того, что Дэнни Пэджит не поплатился за свое преступление жизнью. Кровожадность горожан меня не удивила. Но я был встревожен тем, что в шести из семи писем упоминалась мисс Калли. Первое, напечатанное на машинке и не подписанное, гласило:

"Уважаемый редактор!

Если такой преступник, как Дэнни Пэджит, может изнасиловать, убить и при этом избежать наказания, значит, общество наше опустилось еще ниже того уровня, на котором оно пребывало до сих пор. Участие в жюри негритянки должно открыть нам глаза на тот факт, что эти люди не мыслят в тех категориях законности, в каких мыслят законопослушные белые граждане".

Миссис Эдит Карауэлл из Бич-Хилл красивым почерком писала:

"Уважаемый редактор!

Я живу в миле от того места, где произошло преступление. У меня двое детей-подростков. Как мне объяснить им подобный приговор? В Библии сказано: «Око за око». Видимо, библейские заповеди не распространяются на округ Форд".

Автор второго анонимного письма излагал свои мысли на надушенной розовой почтовой бумаге с цветочной виньеткой.

"Уважаемый редактор!

Обратите внимание, что происходит, когда черным доверяют исполнять обязанности, требующие высокой ответственности. Жюри, составленное только из белых, удавило бы Пэджита прямо в зале суда. А теперь Верховный суд говорит нам, что черные должны учить наших детей, следить за порядком на улицах в качестве полицейских и баллотироваться на официальные должности. Господи, спаси нас и помилуй!"

Как редактор (а также владелец и издатель) именно я определял, что печатать в «Таймс». Я мог отредактировать эти письма, мог проигнорировать, мог выбрать только те, которые считал нужным. Спорные темы и события обычно разжигали страсти, и взволнованные читатели обращались в газеты, поскольку для них это было единственной возможностью широко обнародовать свое мнение. Газеты были свободны и призваны стать всеобщим читательским форумом.

Ознакомившись с первой порцией писем, я решил не печатать ничего, что могло бы огорчить мисс Калли. Меня взбесило, что люди априори сочли ее виновницей раскола в жюри, не позволившего вынести смертный приговор.

Почему горожане готовы были обвинить в непопулярном вердикте единственную чернокожую присяжную, не имея никаких доказательств? Я поклялся себе выяснить, что именно произошло в совещательной комнате, и первое, что пришло мне в голову, — обратиться за помощью к Гарри Рексу. Бэгги, разумеется, притащится в понедельник, как обычно, с похмелья и будет делать вид, будто точно знает, как распределились голоса. Можно биться об заклад, что он ошибется. Если кто-то и способен узнать правду, так это Гарри Рекс.

Уайли Мик заглянул поделиться городскими сплетнями. Народ в кофейнях бушевал. Фамилия Пэджит звучала как ругательство. Люсьена Уилбенкса обливали презрением, впрочем, в этом ничего нового не было. Ходили слухи, что шериф Коули уйдет в отставку; все считали, что пятидесяти голосов ему не набрать. Два его конкурента уже начали шумную кампанию, хотя до перевыборов оставалось еще полгода.

Почему-то распространилось мнение, что одиннадцать присяжных проголосовали за газовую камеру и только один — против. Утром около семи часов при большом стечении народа в чайной кто-то громко сказал: «Скорее всего это черномазая», — выразив мнение большинства. Правда, нашлись такие, которые с чьих-то слов утверждали, что помощник шерифа, охранявший совещательную комнату, шепнул кому-то, кого кто-то знал, что голоса разделились поровну. Но около девяти часов этот слух был опровергнут в кофейне. Две теории широко и возбужденно обсуждались в то утро в районе площади. Первая: мисс Калли спутала все карты просто потому, что она черная. Вторая: Пэджиты сунули двум-трем присяжным кругленькие суммы, так же как той врунье, суке Лидии Винс.

По наблюдениям Уайли, вторая теория имела больше приверженцев, чем первая, хотя едва ли не все участники дискуссии готовы были поверить во что угодно. Я понял, что чайно-кофейные слухи мне не помогут.

В субботу во второй половине дня я миновал железнодорожный переезд и медленно въехал в Нижний город. На улицах было оживленно: повсюду сновали дети на велосипедах, подростки играли в дворовый баскетбол, взрослые целыми семьями сидели на верандах, из открытых дверей лачуг лилась музыка, перед магазинами стояли компании хохочущих мужчин. Казалось, никто не оставался дома в субботний вечер, как того требовали правила пуританского ригоризма.

На веранде мисс Калли тоже собралась большая компания: Эл, Макс, Бобби, преподобный Терстон Смолл и еще один хорошо одетый священник. Исав оставался в доме, ухаживая за женой. Утром ее отпустили из больницы, строго наказав не вставать с постели три дня и даже пальцем не шевелить. Макс проводил меня к ней в спальню.