Пробуждение - Пётр Губанов

Массивы домов с причудливо изогнутыми черепичными крышами грандиозным амфитеатром возвышались над бухтой. Узкие припортовые улицы сбегали к самой воде. Сопки, поросшие низкорослыми дубками и пробковым деревом, тянулись по всему побережью. Над ними висело голубое, по-зимнему чистое небо.

С кормовой палубы крейсера продолжали сходить на причал уволенные в город нижние чины. Несмотря на то что целые роты и команды были наказаны лишением увольнения, с корабля ушло не меньше трехсот матросов. Маленькими группами отправлялись в город кондукторы.

Последним спустился по трапу отец Иннокентий. Священник был в партикулярном платье и с тросточкой. На голове — черный цилиндр, на ногах — до блеска начищенные хромовые сапоги.

С миноносцев переправляли уволенных на берег нижних чинов на шлюпках и командирских вельботах.

Яхонтов заметил, как поднимались на пирс подтянутые и вышколенные матросы в ладно сидящих бушлатах и лихо заломленных бескозырках. На какое-то время внимание прапорщика было оторвано от любимого занятия. Потом все смолкло вокруг, и он снова стал рисовать. Увлеченный, Яхонтов не замечал, как бежит время.

Продолжать делать зарисовки прапорщику не пришлось. Старший офицер приказал ему отправиться в город на усмирение разбушевавшихся нижних чинов. Весть о том, что команда «Печенги» затеяла драку с миноносниками, принес боцман. Он же проводил прапорщика Яхонтова с дежурной ротой к месту драки.

Грязная припортовая улица была малолюдна. Но Яхонтов заметил, как из окон и дверей выглядывали лица с узкими миндалевидными глазами.

Завернув за угол, прапорщик сразу увидел беснующуюся толпу матросов.

Двери и окна питейного заведения были выбиты. Дрались на улице и внутри помещения.

— За чечевичную похлебку буржуям продались! — доносились из толпы разъяренные крики атакующих.

— На войну торопитесь! — кричали моряки с крейсера.

Миноносники защищались, размахивая матросскими ремнями с тяжелыми медными пряжками.

Яхонтов увидел свежие синяки под глазами.

Вскоре к месту драки прискакал отряд конной японской жандармерии. С его помощью удалось разогнать дерущихся.

К Яхонтову подошел круглолицый пожилой японец в шелковом синем халате и черной шапочке с кисточкой. Это был хозяин таверны. Заискивающе улыбаясь, японец быстро заговорил:

— Хозяина я. Мало-мало пил мой сакэ рюсски матрос и стал ломать. Не холе-се. Платить деньги нада.

— Вам будут возмещены все понесенные вами убытки, — заверил прапорщик.

— Спасиба… спасиба, — пачал раскланиваться владелец таверны.

— Не за что меня благодарить, — отмахнулся от него Яхонтов.

Утихомиренных нижних чипов под конвоем дежурной роты повели на крейсер.

К вечеру карцер и лазарет на «Печенге» оказались переполненными. Зачинщиков драки Остен-Сакен приказал посадить на хлеб и воду.

На другой день старший лейтенант Корнев возвратился из города мрачный. Содержатель таверны предъявил ему иск на возмещение понесенных убытков на тысячу семьсот девяносто рублей золотом. Корнев, не заходя в каюту, направился к командиру отряда, чтобы сообщить ему результаты проведенного разбирательства.

В исковом требовании с японской пунктуальностью перечислялось все, что поломали, разбили и потоптали матросы из отряда особого назначения во время драки. Упоминались высаженные двери и окна, разбитые вазы и столовая посуда, пропавшие ножи и вилки. (Таверна издавна была пристанищем иностранных моряков, поэтому владелец содержал ее на европейский лад.)

Исковой документ был составлен в Российском консульстве, на японском и русском языках. Напротив каждого пропавшего предмета стояла цифра, обозначавшая стоимость с точностью до четверти копейки.

— Составьте списки виновных, Алексей Поликарпович, — распорядился Остен-Сакен. — И раскидайте всю сумму понесенных казною убытков каждому в меру вины. Да передайте ревизору: жалованья им впредь не выдавать!

— Но как же? Ведь… — начал и замялся старший офицер.

— Ревизора направьте сегодня же, немедля в японский банк с указанной в иске суммой денег, — категорическим тоном заговорил Остен-Сакен.

— Слушаюсь, Андрей Вилимович, — сказал старший офицер. — Но ладно ли получится? Ведь отдельные нижние чины до самого Мурмана без жалованья останутся.

— Ничего с ними не сделается, — холодно заключил капитан первого ранга. — Обуты, одеты, накормлены. Чего им еще нужно? Лишний разок и на судне посидят, когда примерные матросы в увольнение пойдут. Меньше хлопот.

— Но как бы хуже не получилось, Андрей Вилимович?

— Не получится, — заверил Остен-Сакен. — Что еще у вас, Алексей Поликарпович?

— Опять отец Иннокентий отличился, — с огорчением сообщил старший офицер.

— Напроказил?

— Вернулся на корабль в кимоно, — сдержанно улыбнулся старший лейтенант. — На пирс доставили батюшку в стельку пьяного.

— Где он был? — деловито осведомился Остен-Сакен.

— Ясное дело где, Андрей Вилимович.

Капитан первого ранга презрительно скривил губы, с неодобрением покачал головой:

— Безобразник.

— Я пытался устыдить батюшку, когда пришел он в трезвость, но куда там: упрям батюшка, словно бык!

— А что вы ему сказали, Алексей Поликарпович? — заинтересовался командир.

— Дурной пример, говорю, мичманам подаете.

— А он?

— Стал расхваливать тех продажных японок за их аккуратность и любезность да за то, что поздно ночью они подавали батюшке горячий шоколад.

— Женить его следовало, пока во Владивостоке стояли, — поморщился Остен-Сакен. — Взяла бы его попадья в оборот!

— Что вы, Андрей Вилимович, отец Иннокентий об этом и слышать не хочет. «Нет ничего безнадежнее слова «жена» — вот что изрек он однажды по этому поводу.

— И богослужение правит из рук вон плохо, — подхватил Остен-Сакен.

— До меня тоже дошел слушок: смущает мичманов батюшка.

— Как бы не натворил он похлеще чего, чем ночной маскарадный наряд, — задумчиво произнес капитан первого ранга. — Высажу его на берег, как только придем в Гонконг, — добавил он решительно. — Пусть консул Этинген отправит его на пароходе обратно во Владивосток.

— Как же мы без священника останемся? — удивился Корнев.

— Подберем кого-нибудь из нижних чипов, знающих порядок богослужения. От такого больше будет проку.

Командир и старший офицер какое-то время молчали, думая об одном, — их обоих тревожила мысль: стихийно ли началась драка в таверне или была заранее задумана подстрекателями?