Роксолана. Королева Османской империи (сборник) - Сергей Плачинда

Она помолчала и через некоторое время добавила:

— Старшин просить не буду. Они не отдадут, еще и беды не оберешься. Будет лучше, если подкуплю кладбищенскую стражу: там стоят всего три человека, я уже разыскала их, дам каждому по золотому дукату, они уложат тела на повозку, и наши люди отвезут ее на кладбище.

— Благословляю тебя на святое дело… Берегись только янычар: теперь они очень злы нас, даже нападают, я уже предупредил братство, чтобы не ходили по городу без дела, вразумляю и тебя.

— Я осторожна, отец: сделаю все ночью, у меня есть хороший помощник-христианин, он знает местные порядки.

— Верно, но все же берегись, Особенно опасно ходить на Ак-площадь! Боже упаси! Не ходи туда: там женщин не увидишь, а янычары шныряют в ярости с ятаганами! Не могут успокоиться, что гяуры-христиане уничтожили в Молдавии столько янычар. Они злы и на самого султана, говорят, заступается за христиан, женат на христианке, которая стала мусульманкой, но напрасно! Того и гляди, ворвутся во дворец. Предупреди и саму султаншу: пусть спрячется где-то. Дворец большой, есть где скрыться, потому что сегодня на Ак-площадь сойдутся все янычары посмотреть на своих злейших врагов.

— Я хожу постоянно в чадре, меня никто не узнает, не пойду на эту страшную Ак-площадь, но все же посмотрю. Я должна.

Гравюра Агостино Венециано, изображающая Сулеймана Великолепного в шлеме выше папской тиары

— Как же ты сможешь увидеть, надо проскочить эту ужасную площадь, где-то встать, чтобы никто не пристал, и женщину туда не пустят.

— Я все сделаю осторожно. У меня есть подруга, зовут ее Перышко: она жила в султанском гареме, а когда старый султан отпустил весь гарем на волю, ее продал какой-то евнух главному визирю. Такова была ее судьба: она убивалась по этому поводу, но сил вырваться у нее не хватило. Она уговорила визиря дать ей свободу. Но осталась жить в его дворце. Сегодня я с ней виделась, и она предложила прийти, посмотреть с балкона на это страшное зрелище. Дворец стоит на углу этой самой площади и улицы известного Гаруна Аль-Рашида. Я уже раздобыла морскую подзорную трубу.

— Когда все закончится, обязательно приди рассказать. В воскресенье отслужу панихиду у свежих могил, а сейчас иди и занимайся своим делом. Буду молиться за казаков-патриотов, мысленно исповедовать и давать святое причастие. Иди, дочь, делай святое дело… Это наш скорбный долг.

И старый монах склонился перед Нерукотворным образом, озаренным бледным светом неугасимой лампады.

Правду говорил старый монах: в полдень на главной площади собралась большая толпа. Сбежались отовсюду ремесленники, рыночные торговцы, всякие цеховые мастера, бездельники и почти все повесы-янычары, которые бездельничали после походов и требовали дармовых продуктов от больших и не очень торговцев, а от визиря — денег. Все их знали, все недолюбливали. Сидя дома, промышляли насилием, докучали визирям и слабым духом султанам. Когда ничего от них не получали — жгли дворцы и чинили беспорядки. Эта армия дебоширов не хотела и слышать о дисциплине и стоила государству слишком дорого. Но и без янычар султаны были как без рук: янычары умели стремительно наступать на врага и почти всегда успешно. Поражение янычар в молдавских землях было неприятной неожиданностью даже для самых янычар. Удивлено было и все турецкое население.

— Тихо… тихо… Вот они!

— Где? Кто?

— Заключенные… казаки на помосте!

— Ведут… ведут…

— Эге-геее! Какие же они черные, очень похожи на нас…

— Замолчите! Кто-то читает кади.

— Дайте послушать.

Все вытянули шеи, чтобы получше рассмотреть заключенных и судью, который стоял на помосте с приговором в руках.

Действительно, ни кошевого Байду, ни старшину Сангушко нельзя было узнать. Они вышли в кандалах почерневшие, с закрытыми из-за дневного света глазами после темных каменных мешков. Увидев это чудо, янычары яростно завизжали и навалились всей массой на султанскую конницу. Но конница сдержала натиск разъяренной толпы.

Вся конница выстроилась перед полком и в знак, что процедура казни началась, по команде выстрелила вверх из ружей. Ударили бубны, и казаков подвели к плахе. Толпа замерла в напряжении, даже янычары спрятали ятаганы и уставились на помост. Сильный кузнец снял замки с рук пленных и бросил их помощнику палача. Поставил заключенных перед судьей, который медленно развернул пергамент и громко зачитал обвинение и наказание, назначенное самым большим султаном… Еще раз ударили в литавры, и казнь началась…

Толпа затихла, замерла…

На балконе причудливого дворца со стройными колоннами восточной архитектуры сидели без движения две женщины в темных одеждах до пят. Одна из них достала морскую трубу и, не отрываясь, смотрела на страшный помост. Это были две подруги: Перышко и Оксана.

Как ни были ободраны и измучены пленные казаки, все же Оксана их узнала… и ее рука дрогнула. Она увидела высокого и статного Байду. Его подвели к плахе первым. Он набожно ознаменовал себя крестом и склонил голову. Видно было, как в воздухе мелькнула сталь… но в следующее мгновение она увидела, как залитый кровью кошевой со всей злостью плюнул на палача…

Толпа, словно выпущенный из клетки дикий зверь, неистово кричала что-то невнятное. Разъяренный помощник палача приволок несчастного и положил голову на плаху… Геркулес вновь махнул ятаганом и снова не попал по шее… только задел плечо.

— Специально это делает… — шепнула Перышко на ухо подруге.

— Что говоришь? — хрипло спрашивала Оксана: она не понимала уже, где она, но крепко держала трубу и не спускала глаз со страшной казни.

— «Боже… Боже… дай силы досмотреть до конца на черную работу проклятого султана… Я должна все подробно рассказать старому монаху…»

Кошевого, уже без сознания, палачи поднесли к плахе и отскочили: третий раз блеснул ятаган, и голова мученика уже катилась с помоста. Палач поднял ее за волосы, ударил ладонью по кровавой восковой щеке и показал толпе.

Оксана не слышала криков, ярости, адского хохота… Она только видела колышущееся море голов, подброшенные вверх красные фески…

— Может, достаточно? — шептала Перышко, обнимая подругу. — Ишь, какие холодные у тебя ручки… пойдем-ка отсюда…

— Я должна увидеть все… все до конца! — почти рыдала Оксана. — Я видела смерть кошевого Байды-Вишневецкого… Теперь еще старшины Сангушко… пана Яремы. Оксана опять направила трубу на помост. Там стоял сам пан Ярема Сангушко. Он был похож на каменную скалу, но глаза… никогда после она не смогла забыть этих глаз. В этих глазах отразились невероятная тоска по родине, любовь, которая так стремительно пронеслась по украинским степям, и огромное желание последний раз взглянуть на ту, вместе с которой он любовался звездным небом черными украинскими ночами. Она видела, как эти глаза искали султанский дворец, в котором лежала тяжелобольная Роксолана… Мгновение… еще мгновение… блеснул ятаган, и голова пана Яремы покатилась по полу… несколько раз покрутилась и встала на окровавленную шею лицом к султанскому дворцу, и уже остекленевшие глаза упрямо смотрели на султанский дворец.