Роксолана. Королева Османской империи (сборник) - Сергей Плачинда

Когда об этом приказе узнали янычары, сейчас же бросились к одчаку, но одчак загодя ушел в султанский штаб, а янычар уже успела окружить артиллерия.

— Так отблагодарил нас великий Сулейман, — говорили вспыльчивые янычары. Их не могли задобрить ни сытным обедом, ни золотыми дукатами.

— Как же это! — кривились они, — каждому только по два золотых. А во дворцах полно ценных ковров, золотых чарок, тарелок, кубков… Эх! А церковного добра! На одних только паникадилах можно каждому разбогатеть! А золотых чаш, крестов, общественных хранилищ, полных золота… Постой, господин султан, мы дома в Стамбуле поговорим с тобой и с твоими проклятыми визирями. Своего не подарим, нет, голубчик, не подарим: заплатишь городом, согреем вас, шайтаны, пожарами…

Эворт Ганс. «Конный портрет султана Сулеймана Великолепного»

— Это работа черкешенки Роксоланы, — кричали другие. — Доберемся и до тебя, и до твоего милого сынка!

— Вырежем все черкесское отродье!

— Не дал султан повластвовать в Будапеште, тогда возьмем свое в Стамбуле…

— Ребята, собираемся домой!

— Айда в Стамбул!

Но артиллеристы угрюмо молчали и каждый как будто прилип к своей пушке. Когда генерал Балтаджи крикнул команду «к фитилю!», каждый янычар понял, что через мгновение услышат команду «Огонь!».

Они вдруг успокоились, и уже никто не думал о произволе. Все же одчак впоследствии узнал, что более тысячи башибузуков бежали в Стамбул.

Между тем весть о турецкой победе в Венгрии эхом прокатилась по всей Европе. Победа произвела угнетающее впечатление. Везде по церквям население молилось, чтобы милосердный Бог не допустил страшной гибели, чтобы мимо прошло нашествие азиатов, чтобы Бог оберегал христианские государства от опустошения.

Сулейман, как победитель, на совете предъявлял свои требования твердо, жестко. Он требовал всю среднюю Венгрию со столицей Будапешт безо всяких возражений. Делегаты молча дали на это согласие. Но восточную ее часть с Семиградом султан милостиво передал польскому королю Сигизмунду Старому по просьбе сестры польского короля Елизаветы — вдовы венгерского короля Яна Заполии. В северной Венгрии уже давно уселись Габсбурги, и султан согласился передать ее Габсбургу, но только за плату по тридцать тысяч золотых дукатов ежегодно. Венгрия, разделенная на три части, просуществовала долгое время.

Во время совета султан неожиданно получил известие из Стамбула от визиря — маршала дворца Кара-ага о мятежниках-янычарах, которые успели проскочить в столицу Турции. Янычары сожгли несколько дворцов, принадлежащих визирям, зарезали прислугу и ограбили государственную казну. Во дворец султана тоже заглянули башибузуки, напали на гвардию, зарезали старуху-мать султана Гальшку. Жена великого Сулеймана Роксолана спаслась в секретной комнате, но заболела, сын принц Магомет ранен и сейчас в госпитале под наблюдением опытных докторов. Не было сказано, как ранен: смертельная рана или легкая, есть ли надежда на спасение, как жена — лучше ей или хуже.

Сулейман выскочил из шатра, оставив великого визиря заканчивать венгерское дело, а сам с охраной помчался в Стамбул.

Грозный и мрачный как черная туча, Сулейман думал горькую думу.

«И в венгерских делах препятствие, отвернулся от меня Аллах: страшной ценой заплатил я за свою доброту на христианский манер, может Христос и щедр до бесконечности и не любит никакой крови… любит только он непонятный мне мир, но и христианские короли пускают кровь, своих же убивают, да еще как!

Ах, Роксолана, Роксолана, мой степной цветок! Как же это случилось, что ты недосмотрела любимого нашего сына! Как же! Аллах, спаси меня… беда!»

И пришпорил коня.

Как и прежде молчаливый, султан сидел на расшитых подушках в чувяках с закрученными кверху носками и курил кальян. Напротив него, опираясь на подлокотник своего кресла, стояла Роксолана с напитком в руках. Смотрела на своего поседевшего властелина и тихонько вздыхала. Ее лицо, как и прежде, было прекрасно с едва заметной доброй улыбкой на нежно-розовых губах, но в глазах читалась невыразимая тоска и сожаление о том, к чему уже нет возврата. Ее тоненькие пальчики, которыми она ловко вышивала платок, стали еще тоньше.

— Пора, господин мой, оставить печаль и горькие думы… Аллах знает, что делает… Тоской беде не поможешь.

— Лезут всякие мысли, как назойливые осенние мухи, никак не отгонишь, — сказал султан, лишь бы что-то сказать.

Помолчал и добавил: — Меня исцелит, голубка, война… На коне, в чистом поле, на раздолье как-то легче дышать…

— Пора остепениться, милый! Не все же на коне и на коне. Время бежит так быстро, как боевой конь. Смотри, как присыпало бороду вишневыми лепестками. Следует закончить с походами, позаботиться о себе…

— А что мне? — взглянул султан на жену.

— Я все думаю о твоем большом гареме, — колеблясь, сказала Роксолана.

— Я тоже думаю о нем, — неожиданно признался султан. — Большой он, это правда, надо бы хотя бы половину распустить.

— Если говоришь о половине, тогда мое мнение — я бы их всех распустила на все четыре стороны. Пусть развлекаются молодые, а тебе, господин, не стоит этого делать.

Сулейман все пыхтел и молчал.

— Такой турецкий закон, — наконец сказал он, — и сам Аллах разрешает важным чинам это… для отдыха, как бы в раю.

— Гм… Аллах благословляет одну пару, так написано в Коране, — и султанша ткнула иголкой в толстую книгу, лежавшую возле нее.

— Это так…

— Действительно так, — быстро сказала султанша. — Этот закон соблюдается строго всем турецким народом: каждый имеет по одной жене. Это богатые придумали гарем, а прикрывают свои желания законами, о которых никто никогда не слышал. Я не смогла найти подобное в Коране, его просто там нет.

Султан улыбнулся.

— Ты настоящий судья, строгий судья. Чтобы ты сделала с моим гаремом в таком случае, а?

— Ты, мой господин, уже услышал мое пожелание: распустила бы всех.

— Гм… так, но…

— Что «но»?! — взорвалась султанша. — Так и будет, как говорю: все полетят.

— Куда полетят? Знаешь, милая, кто такие наложницы?

— Наверное, знаю, потому что и сама была такой…

— Нет, не знаешь, потому что была ты ею недолгое время и не успела вникнуть. Одалиска — это роскошная девушка, которой прислуживают, купают, массируют, ублажают. Живут они в роскоши, капризничают и ни одна не знает, что такое труд, настоящий труд, труд умом или труд руками… Этого она не знает. Ты сама видишь. Гарем очень портит девушек, но не я его заводил, а деды-прадеды. И я считаю, что просто распускать наложниц нельзя — это жестоко. Освободить надо, но с умом.