Белая гардения - Белинда Александра

— Аня, это ваш муж? Дмитрий Любенский?

Я кивнула, едва сдерживаясь, чтобы не закричать от ужасного предчувствия.

— Боже правый, Аня! — воскликнул Дэн, бессильно опускаясь в кресло и проводя рукой по взъерошенным волосам. — Вчера вечером Дмитрий Любенский сочетался браком с Амелией Миллман. Сегодня утром они уплыли в Америку.

Я стояла перед заколоченными дверьми и окнами клуба «Москва — Шанхай». Дождь прекратился. Невдалеке были слышны выстрелы. Глаза замечали каждую мелочь, каждую щербинку на портике, каменных ступенях, мраморных львах, охраняющих вход. Пыталась ли я навсегда запомнить их или просто смотрела на все это в последний раз, прежде чем забыть? Сергей, Дмитрий и я, танцующие под музыку кубинского оркестра, свадьба; похороны, последние дни… За моей спиной пробежала семья; мать на ходу пыталась успокоить плачущих детей, отец, сгорбившись, тащил повозку, груженную чемоданами и кофрами, которые у них наверняка конфискуют еще до того, как они доберутся до порта.

Дэн дал мне один час.

Потом я должна была вернуться в консульство. Он зарезервировал мне место на корабле ООН, который направлялся на Филиппины. У меня будет статус беженки, но я буду одна. Камни и жемчуг, вшитые в чулки, впивались в пальцы на ногах. Все остальные драгоценности попадут в руки толпы, которая захватит дом. Все, кроме обручального кольца. Я подняла руку, кольцо блеснуло в свете выглянувшего из-за туч солнца. Взойдя по ступенькам, я приблизилась к сидевшему у двери мраморному льву, который грозно скалил пасть, и положила кольцо ему на язык. Мое подношение Мао Цзэдуну.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

8. Остров

Корабль, увозивший нас из Шанхая, загудел, чуть накренился и на полной скорости двинулся вперед, выбрасывая из труб клубы дыма. Я смотрела, как город постепенно исчезал из виду, а внизу о борт разбивались волны, обдавая ноги холодными брызгами. В домах на Банде не горел свет, они замерли, словно скорбящие родственники на похоронах близкого человека. Улицы были безлюдны и спокойны; они напряженно ждали, что случится дальше. Когда мы достигли устья реки, беженцы, собравшиеся на палубе, принялись кричать, смеяться и плакать. Кто-то замахал красно-сине-белым флагом, символом монаршей власти. Мы были спасены. Другие корабли, вывозившие беженцев, были обстреляны или вовсе потоплены, не успев добраться до того места, где сейчас находились мы. Пассажиры бегали от одного борта к другому, обнимались, не сдерживая радости. Одной мне было невесело, словно утраченная жизнь якорем тянула меня на дно. Я как будто не плыла по реке, а погружалась в нее, и мутная вода уже смыкалась у меня над головой.

Второе предательство Дмитрия заставило меня тосковать о матери сильнее, чем за все годы разлуки с ней. Я взывала к ней, ее лицо виделось мне и в затянутом небе, и в белой пене, которая, как простыня, пролегла между мной и страной, где я родилась. Мысли о матери успокаивали меня. Только она могла понять, что мучает ее повзрослевшую дочь.

Я снова лишилась любимого человека и оказалась в изгнании.

Никого из людей на корабле я не знала, хотя многие, похоже, общались между собой раньше. Все мои знакомые русские уже успели покинуть Китай. Но тут было немало богатых людей, как и семей среднего достатка, владельцев магазинов, оперных певцов, а также воров-карманников, поэтов и проституток. Мы, представители высшего общества, выглядели совершенно нелепо. В первый вечер многие женщины пришли в столовую в мехах и вечерних платьях. Зачерпывая гнутыми ложками суп из щербатых тарелок, мы не обращали внимания на то, что вместо хрустальных бокалов перед нами стояли железные кружки, а скатерти заменяли старые салфетки. Все мы были преисполнены былой значимости настолько, что вели себя так, будто ужинали где-нибудь в «Империале». После ужина нам раздали листки с графиком дежурства по столовой на следующие двадцать дней плавания. Сидевшая рядом со мной женщина приняла протянутый ей листок пальцами, унизанными кольцами с бриллиантами, так, словно ей вручили меню, и, пробежав его глазами, удивленно заморгала.

— Не понимаю, — протянула она, осматриваясь вокруг, будто хотела увидеть того, кто был ответственен за подобное безобразие. — Это какая-то ошибка. Не может быть, что они имели в виду меня!

На следующий день один из вахтенных выудил из вороха одежды на тележке, которую толкал перед собой по палубе, простое голубое платье и вручил его мне. Оно оказалось на размер больше, чем нужно; талия и рукава были сильно потерты, а кремовая подкладка, вся в пятнах, пахла плесенью. Я надела его в ванной и посмотрела на себя в зеркало, над которым горела ослепительно яркая лампа. Этого ты боялся, Дмитрий? Что нам придется носить одежду с чужого плеча?

Я ухватилась за края раковины обеими руками. Мне показалось, что пространство вокруг меня завертелось. Неужели Дмитрий так хотел заполучить клуб «Москва — Лос-Анджелес», что был готов пожертвовать мною? В то утро, когда он уходил в консульство, его глаза не были глазами предателя. Я хорошо помнила, как помогала ему застегивать рубашку. Казалось, ничто не могло повлиять на его решение вернуться за мной. Что же произошло позже? Где и как Амелия перехватила его? Я закрыли глаза и представила, как красные губы американки нашептывают заклинания: «Тебе будет несложно начать все заново… Националисты уничтожили тысячи документов перед тем, как сбежать. Наверное, не осталось никаких формальных записей о том, что ты женат. Во всяком случае, ничего такого, о чем было бы известно правительству Соединенных Штатов». Я представила, как Дмитрий произносит «согласен» на их наспех организованной свадьбе. Дрогнуло ли что-нибудь у него в душе в ту секунду, когда он обрекал меня на смерть?

Мысль о том, как сильно я любила его и каким слабым оказалось его чувство ко мне, доводила меня до безумия. Любовь Дмитрия была похожа на Шанхай. Все выглядело красиво только снаружи, а внутри было порочным и гнилым. Его любовь совсем не походила на любовь моей матери, хотя и он, и она оставили в моей душе печать о прошлом.

Большинство беженцев на корабле пребывали в приподнятом настроении. Женщины собирались у планшира поболтать и посмотреть на море, мужчины пели песни, драя палубы, дети прыгали со скакалками и обменивались игрушками. Но каждую ночь они из иллюминаторов своих кают всматривались в небо, проверяя по луне и звездам, не изменил ли корабль курс. Они научились не доверять никому. Только знаки на небе могли заставить этих людей поверить в то, что их все еще везут на Филиппины, а не в Советский Союз.

Если бы я оказалась в трудовой колонии, мне было бы все равно, потому что хуже, чем сейчас, быть уже не могло.

Остальные же, напротив, вели себя так, будто были благодарны за то, что их согласились взять на корабль. Они безропотно мыли палубу, чистили картошку и обсуждали, какие страны смогут принять их после Филиппин. Франция, Австралия, Соединенные Штаты, Аргентина, Чили, Парагвай. Люди произносили эти названия с особым упоением, словно читали стихи. Я же ничего не планировала и даже не хотела думать о том, что сулит будущее. Боль в сердце была жестокой, и я думала, что умру раньше, чем корабль достигнет берега. Вместе с остальными беженцами я тоже драила палубу, но когда все шли отдыхать, продолжала натирать крепежи и ограждение до тех пор, пока руки не начинали покрываться мозолями и кровоточить. Я прекращала работу только тогда, когда бригадир, хлопая меня по плечу, говорил:

— Аня, конечно, замечательно, что ты так стараешься, но тебе нужно поесть.

Корабль превратился для меня в чистилище, единственный способ найти выход и не сдаться. Пока я чувствовала боль, я знала, что не умру. Раз есть наказание, должно быть и искупление.

На шестой день плавания я проснулась от острой боли в левой щеке. Кожа на ней покраснела, стала очень чувствительной и покрылась красными пузырьками, похожими на укусы насекомых. Корабельный врач осмотрел мое лицо и покачал головой.

— Это нервное. Все пройдет, когда отдохнете.

Но воспаление не проходило. Лицо таким и осталось до конца плавания. Я выглядела словно прокаженная.

На пятнадцатый день влажная тропическая жара накрыла нас, как облаком. Синевато-стальная вода вдруг стала лазурной и прозрачной, воздух наполнился запахом тропических растений. Мы проплывали мимо островов с крутыми скалами и белоснежными песчаными отмелями. Каждый вечер небо над горизонтом озарялось пылающим закатом. Тропические птицы подлетали и садились на палубу, некоторые совершенно не боялись людей и перепархивали с ограждения палубы прямо на руки или плечи пассажиров. Но эта райская красота кое у кого из русских шанхайцев вызвала тревогу. По кораблю поползли слухи о ритуалах вуду и человеческих жертвоприношениях. Кто-то спросил капитана, правда ли, что на острове Тубабао раньше была колония прокаженных. Капитан заверил нас, что вся территории острова обработана ДДТ и последний прокаженный покинул его уже очень давно.