На бобровых тонях - Александр Герасимович Масаренко

— А всему понемногу… — смеюсь я.

— Но ты просто удивляешь меня… Вот занялся бы чем-то дельным: учиться и любить что-то такое, чтоб надежное и чтоб оно, конечно, тоже главным было… А то — фотоаппарат… Деньги только транжирить! Говорил же я тебе: не покупай фотоаппарат, а скрипочку давай купим. Так нет! Дед же твой знаешь как на скрипочке играл! Она в его руках плакала, скрипочка та. Вот я и думал: разживусь на деньги — куплю скрипку. А война переиначила все — мне скрипочка не понадобилась для одной руки… Хоть бы из вас, моих детей, который заикнулся: «Тата, купи скрипочку…» Так нет, ни один! А ты, — отец огорченно смотрит мне в глаза, — ты просто обижаешь меня. Не то что на скрипочке, а на гармошке ленишься играть… Надя младшая, а смотри — обогнала тебя, все танцы уже играет. А ноты читает как! А ты, ежели начинаешь играть, то слушать невозможно — пиликаешь себе под нос…

— Что ему гармонь или скрипочка? Ему бы бубен и барабан! А сыграет, если что такое, и другой кто. Он под готовую музыку побарабанит… — Иван старается, подыгрывает отцу. — Бубен не гармонь — покупать не надо: натянул свежую шкуру на круг, высушил — и готово.

Но я по-прежнему смеюсь.

— Смешно тебе? — обиженно спрашивает отец. — А вот куда ты, подумай, когда школу окончишь, пойдешь? На учителя, знаю, не согласен. Да и род наш не такой, чтоб в учителя идти. Вот если бы на лесничего выучился — это было бы дело! Подумать только, еще и семилетку не окончил, а он уже в песни ударился, ха! Пустое это дело — песни. Знай это. Так вот я и думаю: не слушайся матери, а подавайся, как семилетку осилишь, в техникум на зверовода, как Малинин советует…

— Бобров же я и так, без техникума, ловить умею.

— Не вечно будем их ловить. Заселим Сибирь нашими бобрами, а там кто знает, как оно будет… Может, снова станем быкам хвосты накручивать…

— А что, не пропаду и с быком! — не сдаюсь я, отшучиваюсь.

— Ты вот, храбрец, не заносись очень-то, — замечает Иван, но уже серьезно. — Надо тебе на офицера идти, ведь нигде ты такой заботы не найдешь, чтобы одевали, кормили и учили… Эх, если бы мне, кажется, твои годы — и минуты не раздумывал бы: окончил бы десятилетку — и в военное училище, в танковое…

— А что — в офицеры можно! — соглашается отец. — Вот уж мне тогда сапоги яловые подкинет — военные, ноские!

— Да он, когда пробьется в офицеры, и гимнастерочку раздобудет для отца, и галифе диагоналевые, с кантиками! — язвит Иван в мой адрес.

— Вот-вот. Люблю военные гимнастерки — шьют их толково… Штатские сорочки что на животе, то и на груди — хоть шаром покати: ни складочки, ни впадинки — ровненько… Пусть бы карманы такие пришивали, как у военных, так хоть зажигалку было бы где носить…

ВОЗЛЕ ПАРОМА

Проснулся я, когда завтрак был уже готов (кухарил Иван, его черед). Помешивая деревянной ложкой вермишелевый суп, он бормотал себе под нос знакомую песню о трех танкистах.

Отца не было. Я знал, что он сейчас где-нибудь в лугах, выискивает бобровые озера. Признаться, не помню еще ни одного утра, чтоб так вот проснулся, а отец лежал или сидел в ожидании завтрака. Впрочем, и сегодня он, вижу, немало поработал… Пока Иван кашеварил, отец принес из лозняка отменную «кривую» — упругую, с выгибом возле комля, длинную хворостину, взамен той, которую мы где-то забыли. «Кривая — одно из необходимых орудий труда бобролова. В нашей бригаде «кривая» принадлежит только мне. Она, если можно так сказать, мои глаза и руки. Особенно теперь, когда вода мутная от частых дождей и дно реки не просматривается.

У каждого из нас как-то уж сами по себе определились обязанности. Отец с Шариком обследует берег. Их задача: почуять бобра и предупредить меня. Иван должен, ничем не нарушая тишину, вести лодку плавно и тихо, а я тем временем обязан обследовать незаменимой «кривой» подводный берег реки — как бы «прочитать» и выявить все его тайны, отыскать замаскированные входы в бобровые хоромы. А потом так их перекрыть, чтобы ни один бобр не миновал ловушки, не отбил ее в сторону. Всех ловушек двенадцать. Столько можно поместить в лодке. Но обычно бывает так, что пять-шесть ловушек заняты — в них отловленные бобры, за которыми машина, скажем, придет на другой, а то и на третий день. И мне приходится мудрить, комбинировать, обходиться двумя-тремя ловушками, а то и одной… Надеяться на успех можно после того только, когда окончательно уверишься, что все бобровые «проспекты» и тайники перекрыты и что деваться ему уже некуда…

Завтрак готов. Но я пока не стал есть, решил искупаться. Прыгнул с берега в Сож — назло Ивану, можно сказать. Он ведь никогда еще, как я знаю, вот так, по своей воле, не купался, хотя и вырос на воде и теперь весь день тоже на реке. Он такой. Даже когда блесну зацепит за корягу, то скорее оборвет ее, чем полезет в воду, чтоб достать. Перевел было все блесны Малинина, и теперь тот уже не оставляет спиннинг, забирает с собой.

Сож очаровал меня. Над голубой таинственно-трепетной гладью кудрявится сизый туман, окутывает наклоненные над рекой вербы, цепляется за вершины прибрежных кряжистых дубков. Густой веер солнечных лучей напоминает золотые струйки тихого, беззвучно-очистительного дождя…

Вскоре я услышал мерный звук мотора. Этот звук постепенно нарастает и переходит в рокот — и чем ближе, тем более резкий, неотступно-настойчивый.

— Кончай купаться, вылезай! — говорит мне отец, идучи по краю надречного глинистого обрыва.

Что ж, если уж он говорит так, значит, надо думать, есть у него какой-то интересный план, которым сейчас вот и поделится с нами. Мы примем этот план как должное и обязательное. И не более чем через полчаса постараемся быть готовыми на любые переходы — это если отец разведал озеришко с бобрами и надо отправляться туда без лодки.

— Разварилась что-то твоя вермишель, Иван, — наливая в миску суп, говорит отец. — Затирку ты сегодня готовил или что? К тому же суп холодный…

— Где ж вы слонялись полдня? — лежа, с ленцой спрашивает Иван. — На все есть своя пора… — Сам он, конечно, давно уже поел и даже покурить успел.

Мимо нашего бивака протарахтела вверх по реке лодка бакенщика. Иван — что это с ним? — даже пробежал