Илимская Атлантида. Собрание сочинений - Михаил Константинович Зарубин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– За что ты, Иван, Сашку на такое неважное дело сподвиг? Неужели никого другого не нашлось? – тщетно пытался спасти сына отец, закаленный в военных баталиях.
– Ульяна, ну хоть ты пойми! Я твоего сына не на какое-то худое дело подбиваю. Скажу тебе по секрету, нет никого лучше, честнее, грамотнее твоего Александра. Только такие должны быть на этой должности. Чужак так все порушит-погубит, что осколков не соберешь. А Сашка многое может спасти, восстановить, а главное, старину нашу на новую почву бережно пересадить.
Павел вздохнул, склонил голову и, уставившись на сучок в половице, обиженно вздыхал.
– Ну что ты вздыхаешь? – с учительской интонацией обратился к приятелю Иван Перфильевич. – Что такого плохого совершил твой сын? Помочь ему нужно, чтобы домой с радостью бежал, знал, что вы всегда и поймете, и выслушаете его, и посоветуете. Тягот у него на работе немало будет. И зря ты словами разбрасываешься, на великое дело твой сын идет, на свою, современную войну. Еще гордиться будешь и за него, и за фамилию Бугровых. И я тебе не враг, со школьной скамьи вместе, войну прошли, оба живы остались. И дальше будем вместе за родину стоять. Только стояние это разным может быть. В минувшем времени остаться нельзя, и жить только воспоминаниями о прошлом – невозможно.
– Паша, подними голову, – строго сказала Ульяна, – Иван ведь дело говорит.
– Ой, Иван кого хочешь заговорит, – не глядя на приятеля, продолжал настаивать на своей правоте Павел. – Главное не то, что Иван хочет, а что люди скажут. Наш с тобой сын с насиженных мест их ведь выселять будет.
– Ну, опять слова, по тем же кочкам, – разочарованно махнул рукой Иван Перфильевич и вышел, не закрыв за собой дверь.
За все время диспута Александр не произнес ни слова. Он понимал справедливость слов отца и в тоже время был согласен с Иваном Перфильевичем.
Мать подошла к сыну, посмотрела ласково, стряхнула пылинку с плеча рубахи.
– Как жить-то будем, Саша? – словно не сына, а саму себя задумчиво спрашивала женщина.
Александр взял ее руку, нежно прижал к своей груди и не очень уверенным тоном ответил:
– Все нормально, мама, все будет как надо. Не волнуйтесь, ну а люди… – он задумался на мгновение. – А людям будем объяснять, разговаривать с ними и не обижать.
Мать внимательно посмотрела на своего умного сына, который уже давно стал и для нее авторитетом. Взгляд ее голубых, еще не выцветших глаз, видевших много невзгод и лет, казалось, одобрял сына. И слова нашлись:
– Да, может быть, люди работу увидят и поймут тебя и начальников твоих, и заботу государства о них поймут. Ведь речь идет о лучшей жизни, к которой мы не привыкли. Все за коряги да развалины цепляемся, свою бедность бережем, а жизни людской и не видели.
– Ты бы помолчала, мать, ведь говоришь не своими словами, – сурово прервал диалог матери с сыном отец, отстаивая свою точку зрения. Это даже была не «точка», а вся его жизнь. Отец из прошлого, пусть даже героического, не мог рассмотреть новизну отношений будущего. Хотя его нравственная позиция была неоспорима.
– Люди, говоришь, поймут? Может быть, но в начале они нашу родову по косточкам разберут. Одно дело, когда чужаки такими делами занимаются, другое – когда друзья-старожилы. Каждое движение, каждое слово под лупой проверяется.
– Ну уж ты наговоришь страстей, прямо роман какой-то, – отмахнулась от этих доводов жена.
– Может быть, Ульяна, может быть. Но очень я не хотел, чтобы наш сын такую работу исполнил, – непререкаемым тоном постановил глава семейства.
– Отец, я что, все время землеустройством заниматься буду? Мне же производственный рост нужен, опыт нужен. А здесь получу и то, и другое.
– Эх, сынок, жаль, что понять не можешь одного… – не успел договорить отец, как его возмущенно перебил сын.
– Чего же я не могу понять? Что – я должен отказаться от своей профессии или спрашивать на все разрешения твоих старожилов?
– Чего тут спрашивать, если ты собрался людям вред делать.
– Ну ты и скажешь, отец, – обиделся Александр.
Павел на несколько секунд пресек поток своих бесспорных доводов, немного сбросил пар негодования и смягченным тоном продолжил:
– Не знаю, Саша, однако работа предстоит тебе сложная. Надо быть жестоким и податливым, порой стоять твердо, а порой идти на уступки. И все время искать компромиссы. Где та грань справедливости, как ее найти?
– Отец, сейчас же не крепостное право, почувствую, что не могу найти эту твою грань – откажусь от должности, уйду в лесничие. Но сейчас согласился, отступать не буду.
– Иди, попробуй. Знай только, что я против. Я считаю, что это предательство родины, – жестко заключил разговор фронтовик.
В старину сказали бы, что отец не дал благословение сыну, а сын пошел против воли отца. Страшный это был грех.
3
Работы с первых же дней навалилось не просто много, а неподъемно, на несколько жизней, как горько шутил Александр. Все, что касалось водохранилища и переселения, находилось в сфере его личной ответственности. Никто, даже непосредственное начальство, толком не знало, куда и как будут переведены предприятия района.
Да и с переселением людей оказалось не лучше. В каждой бумаге, приходящей в район свыше, содержались общие указания руководства, которого не интересовало, что многое из требуемого выполнить невозможно.
Кроме километров бумаг были километры дорог, почти ежедневные посещения обреченных деревень. Встречи с людьми – самая тяжелая процедура. Александр стал для них «вестником смерти».
В июне, после спада уровня воды в Илиме, Александр на катере смог добраться к истоку Илима. В деревне Зарубкина (так ее прозвали по фамилии председателя), узнав о его приезде, в местный клуб поспешило все население. Многие уже смирились с неизбежным, молодежь даже радовалась, волновал вопрос – куда перенесут деревню.
Выслушав объяснения Александра, председатель колхоза – умнейший человек, опытный руководитель, фронтовик, коренной местный житель – Иван Андреевич Зарубкин вступил в обстоятельный разговор.
– Вот послушай меня, Саша, никак не могу взять в толк, почему за нас все продумали, распределили, куда нам переселяться, при этом с нами даже словом не обмолвились. Не спросили – хотим мы или не хотим. У нас же власть народной называется, а про народ не думает. Ясно же, что как только мы уйдем на новое место, деревня перестанет существовать. Ни
