Всемирная история. Османская империя - Евлоев Роман

По возвращении в пределы империи он сделал попытку перенаправить недовольство солдат со своей персоны на другой объект. В ноябре 1514 года Явуз отстранил от должности и отправил под арест великого визиря Херсекли Ахмеда-пашу. Старый воин принял отставку со смирением… и затаенной радостью. В такие времена и при таком правителе комфортное заточение в собственных покоях дворца – далеко не самое худшее, что может случиться с человеком. Правоту Херсекли доказала судьба Дукакиноглу Ахмеда-паши, его преемника на посту первого министра. Всего через полгода, в марте 1515 года, тот был казнен в Амасье за причастность к бунту янычар, протестовавших против подготовки второго похода на восток. Другим весомым в глазах Селима I обвинением стала связь Дукакиноглу с зулькадарским беем Аллауддевле Бозкуртом.

Явуз никогда не был в хороших отношениях со своим предполагаемым дедом[109]. Еще до конфликта с Сефевидами он публично заявлял, что Аллауддевле – «причина разрыва братской связи мамлюков и османов». Новым поводом для недовольства Селима стал отказ Бозкурта принять участие в «справедливой» войне империи против шиитов. «Но какой прок на поле боя от девяностолетнего старика?» – отговаривался зулькадарский бей, ссылаясь на свою немощь и болезни. Справедливо, но… Явуз уже затаил злобу, полагая, что Аллауддевле просто водит его за нос в надежде извлечь выгоду из вражды Османов и Сефевидов, как он поступал во время Первой турецко-мамлюкской войны. Последней каплей стал негласный запрет зулькадарского бея поставлять провизию и фураж османским войскам.

В мае 1515 года тридцатитысячная турецкая армия двинулась на Зулькадар. Услышав об этом, Аллауддевле эвакуировал державную казну и семью и обратился за помощью к мамлюкскому султану Кансуху аль-Гаури[110]. На этом хваленое «волчье» чутье изменило старому интригану – вместо того чтобы последовать совету приближенных и бежать, Бозкурт решил показать зубы. «Что может сделать матерому волку этот щенок?» – заявил он и выступил против внука во главе армии. Если и верно утверждение, что мужчина всегда похож на своего деда, Аллауддевле, деду Селима по материнской линии, это не слишком помогло. В ходе состоявшегося 12 или 13 июня 1515 года вялого столкновения между турками и зулькадарцами один из янычар зарубил некоего старика «на белом коне и в красивом платье». Когда в убитом опознали Аллауддевле, Селим I велел отрезать голову деда и послать ее мамлюкскому султану в качестве весьма недвусмысленного предостережения: вот что будет с тем, кто вмешивается в дела Османов…

Кансух аль-Гаури, впрочем, предупреждению не внял и принялся пенять Явузу за своеволие и жестокость. В конце послания он вновь потребовал, чтобы Селим отступился и передал хотя бы часть завоеванного османами Зулькадара лояльным к мамлюкам сыновьям Аллауддевле в качестве наследственного надела. Вскоре в Каир пришел надменный ответ: «Что добыл мечом – мечу и отдам».

Весь остаток этого и начало следующего года Селим I посвятил упорной подготовке к очередному масштабному походу. Цель его не была известна никому, кроме самого султана, и по миру ходили самые невероятные домыслы. Посол Венеции слал на родину озабоченные отчеты о закладке на столичной верфи шестидесяти больших галер и множества боевых кораблей помельче. Через некоторое время обеспокоенность в его письмах сменилась откровенной тревогой: «Турка строит уже сотню баштардов[111]!» – писал он. Европейцы решили, что в лучшем случае готовящийся удар будет направлен против ненавистного османам Родоса, а в худшем – Селим пожелает повторить достижения своего деда Мехмеда II Завоевателя и вторгнется в Южную Италию.

Шахиншах Исмаил I, напротив, был абсолютно уверен, что весной Явуз вновь выступит против него. И не без оснований. Пока войска империи были заняты в Зулькадаре, кызылбаши отбили несколько мелких городков и взяли в окружение турецкий гарнизон Диярбакыра. Посланный на помощь осажденным султанский фаворит Идрис Битлисский прогнал шиитских джангеваров прочь и подчинил империи всю древнюю Месопотамию. Это и категорический (султан даже заточил и персидских дипломатов, и их посредников в тюрьму) отказ Селима принять предложения шахиншаха о мире убедили Сефевида в том, что новое вторжение неизбежно.

Не договорившись с турками, Исмаил отправил послов еще дальше на запад в надежде найти союзников среди давних врагов османов. В Европе его тоже ждало разочарование: даже симпатизировавшие шахиншаху венецианцы сослались на невозможность нарушить заключенный с османами договор. Папский двор и Венгрия обращение сефевидов попросту проигнорировали. Лишь португальский вице-король прислал Исмаилу символическую подмогу: две мелкокалиберные пушки и полдюжины устаревших аркебуз – жест скорее издевательский, нежели дружеский. Убедившись, что поддержки ждать неоткуда, Исмаил начал поспешно готовить страну к безнадежной войне…

Поэтому, когда двигавшиеся на восток имперские войска внезапно сменили направление, Исмаил испытал невероятное облегчение. Талантливый поэт, признанный классик азербайджанской литературы[112], он выразил радость в нескольких изящных стихах. Никогда больше до конца своей жизни он не пытался взять у османов реванш и лишь изредка посылал к султанскому двору послов с дарами и просьбами о мире.

К удивлению многих, а в первую очередь самих мамлюков, вместо ненавистного Ирана неистовый Селим обрушился на них. До самого последнего момента Явуз тщательно маскировал свои намерения. Он даже смягчил агрессивный тон своих посланий в Каир, а в июле 1516 года отправил туда торговое посольство для переговоров о закупке египетского сахара. Всего через несколько дней после этого османы вторглись в контролируемую мамлюками Сирию и Селим объявил, что явился освободить ее народ от гнета каирских султанов. Кансух аль-Гаури отреагировал мгновенно. 20 августа 80 тысяч знаменитой мамлюкской конницы совершили однодневный марш-бросок наперерез войскам Явуза. 24 августа армии схлестнулись на равнине Мардж Дабик, расположенной к северу от Алеппо.

Кансух аль-Гаури привычно сделал ставку на превосходство своей кавалерии. Построенные полумесяцем мамлюкские эскадроны, как серпом по пшенице[113], прошлись по авангарду османов. Турки отступили в заранее сооруженный вагенбург – передвижное полевое укрепление из замкнутого круга врытых в землю и связанных между собою обозных телег. На повозках османы установили пушки. Первый же залп, сделанный по атакующим всадникам мамлюков практически в упор, ошеломил противника. Не теряя времени, турки продолжали вести по смешавшейся кавалерии огонь прямой наводкой. Из-за повозок и деревянных заслонов выскочили янычары…

Несмотря на эффект неожиданности и огромные потери, мамлюки не утратили присутствия духа. Отойдя на безопасное расстояние и перегруппировавшись, они намеревались снова пойти в атаку – на этот раз при поддержке собственной артиллерии. Однако, к ужасу Кансуха аль-Гаури, выяснилось, что почти никто из презиравших огнестрельное оружие мамлюков не умеет пользоваться подаренными испанцами пушками… Тем не менее конница вновь двинулась на лагерь османов. Бойня возобновилась. Упорство и отвага врага едва не принудили Селима отдать приказ отступать. В этот момент командовавший левым флангом мамлюков переметнулся на сторону турок – в награду за это ему впоследствии был пожалован титул наместника Алеппо. Предательство и слух о том, что султан Кансух аль-Гаури бросил свою армию, лишили мамлюков мужества. Началось паническое бегство. Не разбирая дороги, тяжеловооруженные всадники топтали своих бегущих товарищей. Считается, что именно так нашел свой конец семидесятипятилетний Кансух аль-Гаури, последний из настоящих мамлюкских султанов. По другой, более романтичной версии при виде гибели своей армии и не в силах этого пережить, он отравился хранившимся в перстне ядом.