Предатель - Алексей Макеев

– Как ты сам говоришь, будем терпеть! – пожал плечами тот, отметив для себя, что Гуров назвал жену по фамилии, но все же сказал: – Я смотрю, ты уже немного успокоился и, кажется, не прочь помириться с Машей.

– Тебе неправильно кажется, Стас – стар я уже для нее, точнее, для ее фокусов и закидонов, – объяснил Гуров.

– А если она захочет помириться?

– А вот это уже ее проблемы, – жестко ответил Лев Иванович. – Я для себя все решил.

– Неужели у тебя от любви к ней ничего не осталось? – осторожно спросил Крячко.

– А она была? Любовь эта? – усмехнулся Лев Иванович. – Когда Таня, светлая ей память, погибла, я же совсем ненормальный был. Вот друг мой один с телевидения и принялся меня по разным тусовкам таскать. На одной из них я со Строевой и познакомился и тут же забыл о ней. А вот она обо мне – нет. Не знаю уж, чем она руководствовалась, но подговорила она этого человека, и тот мне ее на дом доставил под идиотским предлогом, что у нее неприятности и она дома ночевать не может, словно она в гостинице не могла остановиться или у подруги. Только что в постель ко мне не уложил, – хмыкнул он.

– Насколько я помню, тут ты уже сам справился, – заметил Стас.

– Сама залезла! А я не железный! Ну, кто долго выдержит, когда полуголая красивая баба перед тобой мелькает? А потом она на те съемки в Италию уехала, а вернувшись, даже не позвонила. Вот такая у нас с ней любовь, – горько усмехнулся он, – была.

– Так зачем же ты тогда сам потом за ней в театр поехал и домой привез? – недоуменно спросил Крячко, удивленный такой откровенностью друга – тот до этого предпочитал держать все в себе.

– Может, одиноко мне было? – пожал плечами Гуров. – А может, тщеславие взыграло – известная артистка все-таки! Только сейчас я понимаю, что сделал тогда это напрасно! Вот так и прожил с чужим человеком все эти годы. Как там кто-то пел? «Просто встретились два одиночества…», ну и далее по тексту.

– Зачем же ты тогда на ней женился, прописал, завещание на нее оформил, раз понимал, что не пара вы? – воскликнул Стас.

– А ты забыл, что на меня тогда охоту объявили и в любой момент убить могли? Должен же я был как-то свою женщину обеспечить! Да и потом, я был моложе, мне с ней интересно было. Нескучно! Ходит эдакая тигрица по квартире, рычит и хвостом себя по бокам хлещет, а ты смотришь на нее и знаешь, что можешь ее в любой момент на место поставить. Только я уже не мальчик, Стас! Я постарел, и эти понты мне уже не нужны! Да и с тигрицей воевать тоже не хочется. Пусть она теперь где-нибудь в другом месте охотится и на кого-нибудь другого зубы оскаливает, а мне бы кого-нибудь поспокойнее. Милую, добрую, уютную, домашнюю женщину, чтобы дом был не ареной боевых действий – мне их и на работе хватает, а тем местом, где от них отдохнуть можно. Недаром же говорят: мой дом – моя крепость! А у меня получилось, что я в собственном доме удар в спину получил.

– Это на тебя история Васильева так повлияла, – понятливо покивал Крячко. – Он с чужим человеком всю жизнь прожил, а потом свою настоящую любовь встретил, вот и ты теперь об этом мечтаешь. Только вот встретишь ли? Ты пойми, я Машу не оправдываю, но ведь надеяться на такое чудо тоже несерьезно. Не у каждого в жизни оно случается.

– Тоже может быть, – согласился Гуров. – Да я и не собираюсь в активные поиски пускаться, – и тихонько произнес исполненные надежды на счастье пушкинские слова: – «И, может быть, на мой закат печальный блеснет любовь улыбкою прощальной». Если встречу такую, то и слава богу, а если – нет, значит, не суждено. Только мне и одному спокойнее будет, потому что тогда меня никто не подставит, как Строева.

– Да, в неудачный момент она появилась, – согласился Крячко с тайной надеждой, что Лев Иванович хотя бы намекнет, что же это был за человек на кухне – то, что это киллер экстра-класса, и ежу понятно, но вот откуда он взялся?

– Подробностей не будет, – ответил Гуров, который понимал Стаса ничуть не хуже, чем тот его.

– Да я, в общем-то, ни на что и не намекал, – сделал невинное лицо Крячко.

Но Гуров на всякий случай решил перевести разговор на другую тему:

– А хорошо, что у Петра все обошлось.

– Еще бы! Я в субботу с народом пошептался и узнал, что его вопрос у самого, – Стас показал на потолок, – обсуждался. И, знаешь, что тот сказал? Орлова убрать несложно, но ведь за ним же его орлята уйдут. И их с распростертыми объятьями любой концерн или банк к себе на работу пригласит и такую зарплату, причем официально, предложит, какая вам и не снилась! И квартиру дадут, и машину самую распрекрасную, а вот что вы будете делать, если с кем-то из ваших близких беда приключится? По стойке «смирно» всех поставите или заставите по всей стране, как ошпаренных, гоняться? Только выйдет ли из этого толк, еще неизвестно! А вот Орлов со своей командой во всем разберется. Так что не трогайте его! Как работал, так пусть и работает!

– Лично меня оскорбляет, что меня до сих пор орленком считают, – усмехнулся Лев Иванович.

– Да брось ты! Ты же понял, в каком смысле это было сказано. – И тут раздался первый петушиный крик. – Ну, сейчас начнется утренний концерт, – рассмеялся Крячко и поднялся. – Пойду за молоком и яйцами схожу. У бабы Груни корова хорошая, так у нее многие покупают, потому что ее сын ветеринар и корова точно здоровая. А как вернусь, тогда и позавтракаем.

Но вернулся он не только с молоком и яйцами, но и с банкой простокваши.

– Оказывается, Трофимыч бабу Груню предупредил, что мой гость животом скорбный и ему пресное молоко нельзя, а только что-то кисломолочное, – объяснил Крячко. – Сегодня вот только простокваша, а вот к завтрашнему дня она обещала тебе ряженку сделать.

– Ну, Петр! Ну, погоди! – гневно заорал Гуров, которому действительно нельзя было пить пресное молоко. – Дай мне только в Москву вернуться, и я тебе такую песнь спою, что надолго запомнишь! Он бы еще мою амбулаторную карту в местной районной газете опубликовал, чтобы все до единого знали, что у меня внутри творится.

– Брось, Лева! Он же из самых лучших побуждений, – попытался утихомирить его Крячко, но тот все продолжал бушевать, хотя уже не так бурно и по большей части себе под нос.

После того как они позавтракали, Стас начал, как он выразился, «колотиться по хозяйству», а Гуров, одевшись потеплее, устроился во дворе на солнышке и незаметно для себя уснул. Подойдя к нему, Крячко заглянул ему в лицо и поразился тому, какое же оно у «железного» Гурова во сне беззащитное. «Господи! – подумал Стас. – Да что ж ты все на него одного валишь? Он же всего лишь человек! Или на Руси настоящие мужики уже перевелись?» Ответа он, естественно, не получил и пошел возиться дальше, стараясь делать это как можно тише, чтобы не разбудить друга.

Больше Гуров так со Стасом не откровенничал, да он, честно говоря, и о том-то случае старался не вспоминать, коря себя за то, что так разнюнился. Все следующие дни он отъедался и отсыпался, попарились они и в баньке. А потом наступил черед рыбалки. Сначала Стас вытащил его на речку рано утром, но улов интересовал Льва Ивановича меньше всего, и он, улегшись на старое одеяло, бездумно смотрел в небо на проплывающие облака. А вот на ночной рыбалке он любовался уже звездами, поражаясь тому, какие же они, оказывается, яркие и как их много, потому что в городе он, если и смотрел в небо, то видел от силы несколько штук, да и то тусклых. Кроме того, Гуров полюбил ходить гулять в лесок неподалеку, где с наслаждением вдыхал свежий весенний воздух. Порой он останавливался, прижавшись к какому-нибудь дереву, словно хотел впитать в себя его живительную силу, а иногда, присев на корточки, наблюдал за жизнью муравейника – ему, городскому жителю, все было интересно. И постепенно, день за днем, он чувствовал, как распускается внутри его тот тугой узел, в который были скручены его нервы, что ему легче дышится, да и в глазах, что называется, посветлело. Так что вечером в понедельник Гуров возвращался в Москву отдохнувшим, посвежевшим и в прекрасном настроении.

Когда Стас остановил машину возле подъезда Льва Ивановича, чтобы вытащить из багажника сумки и помочь занести их в дом, то, посмотрев наверх, мысленно чертыхнулся и сказал:

– Лева, у тебя в окнах свет горит.

– Может, Строева за вещами заехала, – предположил тот, чувствуя, как портится настроение.

Взяв сумки, они поднялись в квартиру Гурова и, открыв дверь, сразу поняли, что не за вещами Мария заехала, потому что в кухне работал телевизор, и оттуда пахло чем-то съедобным. Поставив сумки на пол, они пошли туда – Стасу и в голову не пришло оставить в такой момент друга одного, и он мысленно костерил Марию самыми последними словами, чувствуя, что весь отдых Гурова пошел насмарку.

– Мадам, кажется, вы заявили, что не собираетесь возвращаться, – сказал Лев Иванович, обращаясь к спине Марии, которая из-за телевизора не слышала, как они пришли, и она, вздрогнув, резко повернулась.