Жена изменника - Кэтлин Кент

Если бы все конфликты могли решаться не с оружием в руках на поле брани, а на поле тимофеевки с косой! Тогда, думала она, у каждого человека была бы надежная крыша над головой и брюхо, набитое пирогами, и герои лежали бы у рядов скошенных сорняков и чертополоха на теплой летней земле, не пав от мучительной смерти, а наслаждаясь приятным отдыхом после тяжелой работы. Но такова уж природа мужчин, они непременно должны сражаться, разворотив под собою всю землю, а после еще и стянув звездный занавес с небес.

— Расскажи мне, — попросила Марта, — расскажи мне обо всем, и тогда мы похороним Томаса Моргана, чтобы мог жить Томас Кэрриер.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Вот что поведал мне Томас Морган Кэрриер по прозванию Валлиец, который доверил мне свою историю от начала и до конца, и что записано моею рукою по одним лишь его воспоминаниям. Преданная бумаге втайне от мужских глаз и женских языков, скрытая и от самого рассказчика, мною начата эта правдивая повесть.

Я родился в Кармартеншире в морозную зиму 1626 года. Мой отец, проходя в излучине реки Тауи, услышал голос духа, предвестника несчастья, звучавший из-под снега и льда: «Моя жена, о моя жена!» — и сразу понял, что моя мать, которая как раз тогда мучилась в родах, умрет. Маленький и слабый, я жил без имени, пока мне не исполнилось четыре месяца и пока земля не оттаяла настолько, что можно было похоронить тело моей матери. Земля, на которую я впервые ступил, была скудной и каменистой, верхнего слоя почвы едва хватаю, чтобы наполнить горсть. Но отец был хорошим хозяином и потому приносил с морского берега песок и смешивал его с птичьим пометом и навозом. На этом он выращивал ячмень и овес для своих сыновей и дочерей, а также корм для коров. Мы обменивали овец и молочный скот на ярмарках в долинах, получая взамен зерно и овечью шерсть из Тремейна. А валлийская материя, которую ткали из этой шерсти мои сестры, могла удержать на плаву человека в заливе Кардиган, такой она была плотной. Наш старый дом, или хендр, как его до сих пор называют, был небольшой, но удобный. На окне стояла арфа, хотя никто из нас не умел на ней играть, кроме матери, но считалось, что валлиец без арфы — что человек без души.

Зимой мы каждую ночь ложились поближе к тлеющему куску торфа, а днем стегали скот, чтобы он не замерз во сне. Но когда наступала весна, мы с братом отправлялись на южные пастбища и жили в хафорде — летнем домике из валунов с соломенной крышей. Там мы оставались до наступления морозов, оберегая телят от волков и гоняясь друг за дружкой по горам над Ллангадоком. Я вырос, глотая пыль из-под ног брата, ибо, хотя я и был намного выше ростом, никогда не мог его перегнать. Так мы и жили, пока брат мой не умер. У него разорвалось сердце в конце большого забега, когда соревновались Кармартен и Кидвелли. Дистанция же составляла более десяти миль. Мне тогда было почти четырнадцать лет, и в одну могилу с братом легла и моя любовь к жизни, будто солнечный луч в глубокий колодец.

Я прожил ту зиму, во всем повинуясь отцу, пока не наступила мартовская оттепель. Отец дал мне мешок с шерстяной материей, чтобы отнести в Суонси и обменять на оловянную посуду. Два дня и две ночи я шел то в тумане, то навстречу шквальному ветру, а когда начинался дождь, даже не поднимал воротник — в такой я пребывал печали. У валлийцев есть легенда о чудовище по имени Афанг, который больше любит вкус плоти, чем сладкого пирога. Он живет в болотах и низинах, пожирая людей и скот. И вместе с плотью он съедает и всю душу своей жертвы. Так, идя к морю вниз по реке Трух, я думал, что оставаться в отцовском доме значит для меня распрощаться со своею душою.

Когда мешок с тканью погрузили на торговый корабль, я поднялся следом, заплатив за проезд этой самой тканью и тем, что подрядился смолить и драить палубу. Трехмачтовое судно, груженное углем и железом, направлялось в Карнарвон и шло вдоль берега вокруг мыса Сент-Дейвидс-Хед в Ньюпорт и Кардиган, не заходя в Ирландское море. Ночами я спал на палубе, ибо в нижних помещениях не мог находиться из-за своего роста. Но пронизывающий холод наверху не шел ни в какое сравнение со зловонием, исходившим от гниющей шерстяной одежды на бледных, съедаемых червями матросах, коротавших время в трюме. День и ночь мы следили за ирландской тридцативесельной галерой с прямым парусным снаряжением. Это был пиратский корабль с неглубокой осадкой, вышедший из Дублина, всего в семидесяти морских милях к западу, и он бы нас захватил, если бы не сильный ветер. Во время шторма, когда ветер выл, как собаки в преисподней, а волны разбивались о самые верхние доски бортов, мы обогнули остров Бардси. Людей срывало с палубы, и они мотались среди волн, как пробки в чудовищном чане с элем. На третий день небо просветлело, и я увидел серые стены Карнарвонского замка, издали похожего на скорчившегося великана.

Впервые я ужинал на пристани, повернувшись спиной к разгружавшимся кораблям, полным всякого добра: пшеницы и ячменя, шерстяных тканей и шкур, которые должны были отправиться в Англию, а то и дальше. Ничто на свете не могло сравниться с этой крепостью, так мне тогда показалось, с этими восьмью многоугольными башнями высотой более тридцати футов, укрепленными стенами, прорезанными в них обычными и горизонтальными бойницами, воротами и потайными коридорами. Любой валлиец, глядя на замок, чувствовал и стыд, и гордость. Стыд — потому что английский форт охраняет наш самый красивый порт, а гордость — потому что англичанам пришлось построить такую огромную и мощную крепость, чтобы наши предки не смогли вновь овладеть им.

Я устроился на ночлег в хижине старого увечного моряка по имени Дариус, во дворе неподалеку от Ньюгейт-стрит и тюрьмы. Не одну неделю я подставлял спину под тюки, которые нужно было разгружать снаружи у потерны замка. День изо дня я взваливал их на плечи и шел, как мул, вверх по Кингз-Хед-стрит до Хай-стрит. По утрам, отправляясь на пристань, я тащил хромого старика на закорках к западной стене замка, где он усаживался у подножия Орлиной башни и целый день просил подаяния.

Солдаты, несшие караул на башне, при виде нас кричали: «Смотрите! Вон Дариус со своим Черным Псом!» Ради забавы они швыряли в нас корешки и кочерыжки, а однажды разбили мне голову бутылкой. Увидев кровь, Дариус прокричал им, приложив ладонь ребром ко рту:

— Мой Черный Пес против двух ваших. За каждое падение шиллинг, чертовы куклы! Сегодня вечером на рыночной площади.

К вечеру я уже перенес на своих плечах четверть тонны железа и сто фунтов шерсти с двух кораблей и прошел шесть миль до ближайшего города и обратно. Когда я появился с Дариусом на спине, солдаты короля уже собрались меж рыночных навесов и кузней. Посадив старика на землю, я повернулся к солдатам. Передо мной было восемь человек в серой солдатской форме, но когда они увидели меня вблизи, сразу бросились искать кого-нибудь поздоровее. Тот, кого они нашли, оказался почти одного со мною роста, злющий и сильный, но ноги у него были худые, а зад толстый, да и для рукопашной он не годился — такие не умеют держать правильный угол наклона в драке. Он поплевал на ладони и набросился на меня, оскалившись и вытаращив глаза. Мы немного похрипели и потоптались в образовавшемся круге, и, если бы он не ударил меня в пах коленом, я просто уложил бы его на лопатки. А так пришлось сломать ему руку, поставить на колени и дать как следует кулаком по башке. Зрители попятились и вскоре, бормоча, ушли ужинать. Только один остался — закаленный в боях капрал-валлиец по имени Джоунс. Он заплатил Дариусу положенные деньги и отвел нас обоих на Грин-Гейт-стрит угостить пирогом и элем.

Смеясь, он наблюдал, как мы набросились на еду, ибо мы были очень голодны, и сказал по-валлийски:

— Ты злой пес, что да, то да. Англичашки боятся Черного Пса. Так зовут духа, таящегося в Ньюгейтской тюрьме, глубоком лондонском подземелье, полном ужасов. Света там нет, зато все кишит паразитами и ползучими гадами, а заключенные лежат на земле, как свиньи, воя и рыдая. И когда Черный Пес приходит на лапах безумия и отчаяния, несчастные только рады смерти-избавительнице.

Капрал угостил нас еще элем и рассказал о том, что видел в Лондоне:

— Это прекрасный город для крепких ребят. И не важно, откуда ты — из Уэльса, Шотландии или Корнуолла. Лондон всех примет. Даже проклятый ирландец может найти там мамкину сиську и потрафить своим самым гнусным наклонностям. Город этот подобен гигантской кузне, которая забирает чугун в чушках, а выдает разные искусные орудия — орудия войны и мира. В нем много огня, шума и хвастовства. В одном дворе стучат молотки. В другом гремят кастрюли. И потоки воды, вращаемые колесами, несутся через самое его сердце. Каждый час звонят церковные колокола. Колеса повозок с грохотом катятся по медякам, валяющимся прямо на улице. Удивительно, как после такой обработки монетки не превращаются в золото — тогда сбылась бы мечта алхимиков. Собаки, лошади и люди громко отстаивают свое превосходство. Весело гомонят солдаты, выходя в любое время ночи выпить горячительного или справить малую нужду. А женщины! Господь Всемогущий, какие женщины! Таких шлюх вы не видели нигде и никогда. Не то что здешние девки с кухни, которые рады задрать юбку за дрянное медное зеркальце. У лондонских красоток шикарные шелковые бедра, а груди такие, что хочется плакать и звать мамочку. Даже валлийские молочницы бывают недурны, если подкатить к ним сзади.